— Как видишь, Франта, в нашей собственной республике все еще действуют австро-венгерские законы, И я могу поплатиться за те несчастные пятьдесят крон, которые получил от Сватека в Чешских Будейовицах, когда служил вольноопределяющимся в 91-м пехотном полку. Я вернул ему долг, поблагодарил его, а он этих денег не принял и прислал мне полторы тысячи крон в качестве нового аванса, требуя от меня выполнения договора. Даже Фауст не был в таком дурацком положении, когда продал душу Мефистофелю. Пану Сватеку совсем не нужна моя душа, он — делец, а тут и святая вода бессильна.
Гашек немного помолчал, а потом продолжал:
— Семь лет я мечтал отомстить своим издателям за то, что они обкрадывали меня, платили жалкие гроши. Я мстил за себя и за своих товарищей, которые голодали, живя на нищенские гонорары. Я ничего не украл у них, я только вернул свое.
И Гашек пропел народную песенку, немного изменив ее слова:
Десять лет панам служил я,
Что они мне дали?
Только ложку чечевицы
И над той дрожали.
Писатель попросил Зауэра заказать художнику Йозефу Ладе обложку тетради.
Несколько дней спустя маленькая тетрадь романа о Швейке появилась в книжных лавках и киосках. На желтой обложке черными линиями был нарисован улыбающийся солдат в австрийском мундире. Он стоит, спокойно закуривая трубку, а рядом рвутся снаряды и гранаты. Солдат держит карабин прикладом под мышкой, дулом к земле. Под фигурой солдата жирными буквами значится:
ЯРОСЛАВ ГАШЕК.
ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА
ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОИНЫ.
Еще ниже — подпись старого друга: Й. Лада.
Как и следовало ожидать, книгу встретили по-разному: и враждебно, и дружески. Масариковская республика — штатские, военные и клерикальные чиновники — осудили книгу как подрывную, грубую, безбожную, безнравственную.
— Нам нужны не Швейки, а Ян Гус и Петр Хельчицкий! — вопили попы, педагоги, моралисты.
— Не Швейк, а Жижка! — рычали только что воспрянувшие легионеры и милитаристы.
Гашек отвечал всем этим горе-критикам:
— Жизнь — это не школа для обучения светским манерам. Наш роман — не пособие для салонных шаркунов. Эта книга представляет собой историческую картину определенной эпохи. Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я просто запечатлел то, как разговаривают между собой люди в действительности. Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Лаудова, доктор Гут, пани Ольга Фастрова. Эти господа охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, в котором культивируется утонченная мораль, а под прикрытием этой морали салонные львы предаются самому гадкому и противоестественному разврату.