Гашек зажег свет, огляделся. Квартира была пуста, на столе лежала записка. Ярмила писала ему, что переехала к родителям, и просила больше не беспокоить ее. Мальчика будет воспитывать она сама.
Держа в руках записку, Гашек некоторое время бродил по квартире. Все его вещи были аккуратно сложены на своих местах, вещи жены и сына исчезли. Только у дверей одиноко стояла игрушечная коляска — он едва не упал, когда она подвернулась ему под ноги.
Гашек писал Ярмиле, подкарауливал ее на улице, умолял о встрече. Но она была непреклонна и не отвечала ни на его просьбы, ни на обещания начать все сначала.
Писатель отдал хозяину ключи от квартиры и начал кочевую жизнь.
— Там каждый день что-нибудь происходит, а если не будет никакого шума, то мы его устроим сами, — пообещал Швейк.
Ярослав Гашек
Йозеф Лада услышал резкий звонок и неохотно направился к двери. Сейчас ввалится к нему какой-нибудь обиженный журналом субъект и начнутся нудные объяснения. Но в приоткрытую дверь просунулась толстая палка.
— Гашек! — облегченно вздохнул художник.
— На, Пепик! Бей меня, сколько душе угодно! — сказал писатель, протягивая палку Ладе. — Я теперь соломенный вдовец, — пояснил Гашек. — Пусти меня жить в кухню. Я буду спать на диване и писать рассказы. Напишу, постучу тебе в стенку, ты прочтешь и — сразу в номер. Обоим выгодно.
— А тебе не будут мешать наши друзья? Они как соберутся у меня в редакции, так их до ночи не выгнать. На шум даже соседи прибегают. И от жалобщиков покоя нет.
— Это меня не смущает. Сколько возьмешь за постой?
— Не дури, — сказал Лада. — Ложись спать. Спокойной ночи.
Утром Лада проснулся от громкого стука. Он выскочил на лестницу. Там стоял Гашек и со страшным грохотом приколачивал к двери, ниже таблички «Редакция журнала «Карикатуры», — свою. Она была черная, с серебристыми буквами, как кладбищенские надписи:
Ярослав Гашек
имперско-королевский писатель,
парижский концессионный прорицатель
и
отец нищих духом.
Два звонка.
Лада полюбовался табличкой и покачал головой:
— Ну и ловкач же ты, Ярда!
Так началась веселая, шумная жизнь двух друзей. Ладу особенно поражала способность Гашека безо всяких черновиков, планов, буквально за несколько часов создавать рассказы, фельетоны, юморески. Казалось, он не сочиняет, а переписывает выученное наизусть. Рассказ рождался, едва Гашек опускал перо в чернильницу. Писатель даже не правил, не перечитывал его. Часто, глядя на приятеля, Лада вспоминал первую встречу с ним. Художник представлял себе писателя похожим на Вольтера — узколицым, с лукавыми глазами, хищным носом, тонкими губами, искривленными в ехидной усмешке… Но в маловыразительном, розовом, пухлом лице Гашека не было ничего саркастического, глаза — небольшие, с ласковым, искренним взглядом. Он напомнил Ладе сытого купеческого сынка, наивного гимназиста. Только когда Гашек заговорил, художнику стало ясно, как обманчива эта внешность. Котелок у этого парня варил!