Ага. Нет.
Это был Эрик Новак, конечно. С его массивным, колоссальным присутствием. Эрик Новак, который провел всю нашу пятиэтажную поездку смотря на меня своими безжалостными, ледяными голубыми глазами. Эрик Новак, который сейчас, слегка нахмурившись, смотрит на аварийный свет.
— Электричество отключено, — говорит он своим глупо низким голосом, очевидное утверждение. Он ничуть не изменился с момента нашего последнего разговора. Как и с той череды сообщений, которые он оставил на моём телефоне до того, как я заблокировала его номер. Те, на которые я так и не удосужилась ответить, но не могла заставить себя удалить. Те, которые я не могла остановить себя от прослушивания снова и снова.
И снова.
Это всё ещё глупый голос. Глупый и коварный, насыщенный и точный, резкий и низкий, со своими собственными акустическими свойствами. — «Я переехал сюда из Дании, когда мне было четырнадцать», — сказал он мне за обедом, когда я спросила его о его акценте, легком, трудноуловимом, но определенно присутствующем. — «Мои младшие братья избавились от него, но мне так и не удалось». Его лицо было таким же суровым, как обычно, но я могла видеть, как его рот смягчился, уголки его слегка приподнялись, что было похоже на улыбку. — «Как ты можешь себе представить, в детстве меня много дразнили».
После ночи, которую мы провели вместе, после всего, что между нами произошло, мне казалось, что я не могу выкинуть из головы то, как он произносил слова. В течение нескольких дней я постоянно извивалась, оборачивалась, потому что думала, что услышала его где-то поблизости. Думала, что, может быть, он рядом, хотя я бегала в парке, была одна в офисе, в очереди в продуктовом магазине. Он просто прилип ко мне, покрыл ушную раковину и внутреннюю часть моего…
— Сэди? — Печально известный голос Эрика прерывает мои мысли. У него такой тон, как у человека, который повторяется, и, возможно, не в первый раз. — Работает?
— Работает… что? — Я поднимаю взгляд и нахожу его рядом с панелью управления. В резких тенях аварийного освещения он всё ещё такой… Боже. Смотреть на его красивое лицо — ошибка. Он ошибка. — Мне жаль я… Что ты сказал?
— Твой телефон работает? — спрашивает он снова, терпеливо. Добрый.
Почему он такой добрый? Он никогда не должен был быть добрым. После того, что между нами произошло, я решила помучить себя расспросами о нем, и слово «добрый» никогда не всплывало. Ни разу. Люди часто говорили, что он один из лучших инженеров Нью-Йорка. Известен тем, что так же хорош в своей работе, как и угрюм. Бескомпромиссный, отстраненный, сдержанный. Хотя со мной он никогда не был таким. Пока не стал, конечно.