Но Марат видел меня насквозь. Я чувствовал это. Он ясно видел, что моя внезапная смелость на самом деле не что иное, как страх и трусость перед жизнью. Я боялся порицания и осуждения общества в тот момент, когда рухнет хлипкая конструкция изо лжи и фальши, так тщательно мною возводимая, и моя суть предстанет перед обществом во всей своей уродливой смердящей наготе. Весь этот страх оказался сильнее страха смерти, потому-то я и был спокоен.
– Загадывай масть, – велел Марат.
– Черви, – отвечал я.
– Ну а моя пусть будет пики. Чья масть выпадет первой, тот первый и стреляется. Снимай карту.
Мы были вдвоём. Всех остальных поглотила тьма, и лишь их призрачные силуэты едва вырисовывались на периферии дуэльного пространства. Я потянул карту. Десятка пик. Быстрым движением Марат схватил револьвер и, приставив дуло к виску, нажал на спусковой крючок. Ничего. Марат вернул ствол на место. Всё произошло так быстро, что никто даже и ахнуть не успел.
– Тяни ещё, – тут же сказал Марат.
Я потянул – и вышла трефа. Потянул ещё – снова пики. Марат вновь без промедлений и с непоколебимым спокойствием проделал вышеописанную процедуру, словно уже в тысячный раз стрелял себе в голову. Оружие издало глухой щелчок. Следующей картой вышла дама черви.
Крепко сжимая рукоять шестизарядного револьвера, я успокаивал себя тем, что после двух предыдущих нажатий на спусковой крючок шансы смертельного выстрела равнялись один к четырём, что не так уж и плохо. Однако когда я подносил дуло к виску, я случайно заметил, что четыре выпирающие каморы по бокам барабана (по обе с каждой стороны) пустые. Так как револьвер был шестизарядным, то патрон должен был оказаться либо в нижней, либо в верхней каморе. Шанс разнести себе череп резко возрос до одного к двум.
Марат всё видел и всё понял. Он оживился и слегка поддался вперёд, словно жаждал окропиться предстоящими брызгами крови.
Я глубоко продышался, задержал дыхание и, зажмурившись, нажал на спусковой крючок. В момент выстрела перед мысленным взором на мгновение возникла сцена, в которой мы с Катей счастливые гуляем по парку, а рядом бегает маленький мальчик и весело называет нас «мама» и «папа». В следующий миг я почувствовал глухой удар в голову, и тьма застелила глаза.
«Если я умер, то почему так сильно болит голова? И почему боль такая знакомая… Как будто со всей дури мне зарядили мощнейшим хуком слева», – подумал я и открыл глаза.
Я обнаружил себя лежащим на полу рядом с опрокинутым стулом. Надо мной стоял Марат со своей свитой и потирал ушибленный об мою голову кулак. Его лицо выражало что-то среднее между презрением и жалостью. Я хотел было крикнуть: «Какого хрена?» – но промолчал.