— Я все-таки помешал вам, а? И пластинки слушать перестали. Вы заведите, правда, заведите, меня хоть совесть перестанет мучить, что вам день испортил.
Цемит отмахнулся:
— На вас эта музыка наводит тоску. — И тотчас примирительно добавил: — Мне тоже такая музыка была не по нутру. Мой сосед Миша, тот, что заглядывал, меня пристрастил. Он вырос в семье музыканта, сам играл в духовом оркестре. И вот понемножку, полегоньку… В один прекрасный день я почувствовал, что жить не могу без музыки.
— Уж это вы загнули!
— Может быть. Но не очень.
— Надо будет Илге купить пианино. Хорошо, когда в доме инструмент.
— Она ведь не играет.
— Ничего, научится.
Цемит встал и без стеснения зевнул, потянулся.
— Сейчас бы прогуляться, проветриться.
Томаринь с готовностью поднялся. Он и сам подумывал, что пора откланяться: разузнал все, что нужно.
— Можем съездить в Межапарк, — предложил он. — Как раз на полпути между твоим и моим домом.
«Ты» у него вырвалось само собой. Ему показалось, что распитая бутылка коньяка давала на это право. И Цемит с той же легкостью перешел на «ты». Убрав со стола посуду, покрутившись перед зеркалом, он сообщил, что готов.
— Славный ты парень, — в наплыве чувств сказал Томаринь.
— Ты тоже, — ответил Цемит.
— Мы сейчас идем в Африку, я тебе что-нибудь привезу оттуда. Хочешь кокосовый орех?
— Нет. Лучше крокодильчика.
И они рассмеялись.
3
Уходя, Цемит позвонил Мише.
— Мы пошли, — сказал он соседу. — Я купил несколько пластинок, можешь послушать. Ключ — где всегда. Ты знаешь.
— Хорошо, — отозвался Миша. — А если придут… Если заглянет кто-нибудь, что сказать?
— Смотря кто заглянет. Решай сам. На твой вкус. Можешь впустить ко мне. Развлеки. Поставь музыку.
Цемит казался беспечным, веселым. Ему хотелось быть таким.
Двор был полон запахов и звуков. Из открытых окон тянуло вареным и жареным. Приемник надрывался, распевая о прекрасной синьорине. Девчушка рисовала на земле человечка. Не мужчину, не женщину, просто человечка. Когда все было готово, она из маленьких прутиков приделала ему волосы. Потом вложила в руку цветок. Человечек улыбался.
— Счастливая, — сказал Цемит. — У нее будет долгое детство. У меня оно было коротким. Я рос без отца, без матери.
— У меня тоже отца нет, — заметил Томаринь.
Светило вечернее солнце. Улицей, обсаженной липами, они пошли к троллейбусной остановке. Было людно и тесно. Томаринь шел впереди.
— Смотри, какие красотки! — воскликнул Цемит, поравнявшись с моряком и кивая на другую сторону улицы.
— Теперь мне не гоже на девчонок заглядываться, — усмехнувшись, ответил Томаринь. Но все-таки поглядел.