Ветерок цветы ласкает,
От блаженства сердце тает,
В небе месяц улыбается,
Душе тело кается.
Не отрывая глаз от потолка, Лапайнис вскинул руку и, тыча скрюченным пальцем, сказал:
— Погоди маленько… Как это там?.. «От блаженства сердце тает…»
— «Ветерок цветы ласкает», — повторил Тедис, презрительно морщась. Но в глазах его было злорадство.
— Ох, здорово… Ну, ну, давай дальше!
И Тедис читал дальше:
Тишь кругом безбрежная,
В сердце песня нежная.
Звездный плащ к земле все ниже,
Сладкий сон все ближе, ближе.
Книга захлопнулась. Спрятав ее за пазуху, Тедис резко поднялся. С лица Лапайниса медленно сходило то блаженное умиление, которое появилось с первыми строчками стихов. Оно таяло, как под лучами весеннего солнца тает корка льда, и теперь Лапайнис опять стал самим собой — грубый и наглый.
— Ну, чего ж ты! — рявкнул он, скривив рот. — Раз тебе жалко дать книжку на денек-другой, так почитал бы еще…
Загадочно улыбаясь, Тедис застегивал куртку. Не дождавшись ответа, Лапайнис продолжал:
— Я с детства стихи полюбил. Да-а. А подростком так просто с ума сходил — и сам писать порывался. Будто бес в меня вселился — вот ведь до чего доходило. Как знать, может, вышел бы второй Ян Райнис… Но отец — ни в какую. Единственный сын — и чтоб таким делом занимался… Посадил меня на землю — паши. Оно конечно, о покойнике худое говорить не положено, да зря тогда не ослушался. Глядишь, писал бы теперь стишки и в ус не дул, а тут крутись-вертись по лесосекам.
— Да, немало вам пришлось выстрадать, — молвил Тедис с глубоким сочувствием. — Это надо же, такой талант загубить…
Лапайнис подозрительно глянул на него сверху вниз, но лицо Тедиса не выражало ничего, кроме самого искреннего участия и сострадания.
— Дело говоришь, — подхватил Лапайнис. — Вижу, ты кое-что смыслишь. По крайней мере, складный стих от нескладного отличить сумеешь. Есть в тебе немного вкуса, того не отнимешь. А вот работник из тебя никудышный. Я б и в пастухи такого не взял, будь у меня прежнее хозяйство. Подумать только, от горшка два вершка, а уже водку так и хлещешь. Настоящий забулдыга. У советской власти, брат, такие не в почете… Газет, что ли, не читаешь? Насчет пятнадцати суток, судов товарищеских и тому подобное?
Тедис достал из кармана платок, высморкался.
— Что толку переливать из пустого в порожнее, — сказал он, — пойду попробую рыбку поймать. К ужину. Деньги-то пропиты.
Лапайнис уже оскалил зубы, но не засмеялся, только состроил гримасу, выражавшую крайнее презрение. На пороге Тедис обернулся:
— Вы не могли бы получить за меня мой спирт?