— Я такие тонкости не знал, — покачал головой Татищев.
— О них мало кто был в курсе, такие вещи обычно не выносят из избы. Только несколько случайных свидетелей. Хоть Федотов и весьма грамотно перекрыл тот коридор, где их высочества изволили выяснить отношения, но крики-то не заглушишь... Вот, кстати, Федотов, еще один из немногих приближенных к Петру Федоровичу лицо. Хотя, этот точно не скажет. Включит тупого солдафона и будет только улыбаться и руками разводить. А остаются только Ушаков, да выкормыш его, этот не понятно откуда выползший Лобанов. Но с этими говорить себе дороже, того и гляди в застенках Петропавловской крепости окажешься. Остальных Петр Федорович держит на довольно приличной дистанции. Так что, почему он решил взять тебя с собой, ты, Василий Никитич, только от него самого и услышишь, когда время придет. Но пока, мой тебе совет, вспоминай все то, что делал на Урале, чтобы на каждый вопрос, иной раз такой внезапный, что только крякнешь, был готов ответ. Вот это его высочество очень ценит, это уже многие на себе испытали.
Он замолчал, а карета в это время выехала за пределы городских стен. Где-то неподалеку были слышны окрики возниц, да всадников, среди которых находился и сам Великий князь, предпочитающий путешествовать пока именно верхом.
Татищев честно пытался вспомнить все нюансы своей службы на Урале, но вспоминалось плохо, постоянно всплывали в памяти лишь страшные вещи, которые они делали, которые обязаны были делать, говорил он себе, успокаивая совесть так не вовремя напомнившую о себе. Не заметно для самого себя, Василий Никитич задремал, а потом и вовсе провалился в сон, в котором не было ни сновидений, ни каких-либо душевных волнений.
***
С утра перед выездом я зашел к Машке. В дни своих женских недомоганий она категорически не пускала меня к себе. Я честно не понимал такого подхода, можно же просто лежать рядом обнявшись, получая таким образом свою долю умиротворения и успокоения. Но с ее стороны это был какой-то пунктик, к которому я решил относится с определенной долей понимания. Хотя именно сейчас, когда у нее что-то явно получилось в плане этих женских штучек, можно было бы и пересмотреть свой нелепый запрет, ан нет, все оставалось в силе.
Машка сидела перед зеркалом, расчесывала волосы, и явно хандрила.
— Что с тобой? — я слегка сжал ее плечо, встав за спиной. — Тебе больно? Я могу тебе чем-то помочь?
— Да, черт тебя подери, — она скинула мою руку и резко развернулась, глядя на меня снизу-вверх горящими темными глазами, которые в этот момент молнии метали. — Ты можешь отлично мне помочь, если уже наконец избавишь от этой наглядной демонстрации моей женской несостоятельности! — нет, я понимаю, ПМС и все такое, но не тяжелыми же щетками швыряться?