Заругался так, без всякого зла, для малой утешки души, потревоженной общим горем. Братун послушался конюха и остепенился.
На третий день мужики понесли Петруху на погост. Мягко покачиваясь на старинных холстах, наверное, в первый раз он был доволен собой. Утихший, переделавший все по судьбе, Петруха теперь ничего не желал, кроме покоя, так трудно и просто добытого. Все это явно было выписано на его изрядно стемневшем лике — подходи и разговаривай с ним.
Старухи, никто не видел как, сунули в руки Петрухи крохотную иконку и прикрыли ее от злых глаз краем коленкора. Он покорно нес ее, со всеми согласный и безотказный, как в прежней живой жизни. И мало кому вспомнилось, что Петруха до самых последних дней страстно желал «записаться» в партийцы, да стыдился своей малой грамоты. Иконы выбросил из красного угла, когда мать умерла, и все готовил себя в коммунисты. Слепой отец до сих пор не знает о том и крестится на пустой угол, где висят лишь лохмотья старых обшарпанных обоев...
За гробом плотной толпой шли бабы. Все вышли, кто хоть малость передвигал ноги. В белых платочках и кофтенках, в юбках черных — не на праздник шли, издали вся эта толпа походила на сползшее с неба облако и продолжающее свой путь по воле божьей туда, куда ведет, словно свое стадо, Петруха.
Во след бабам увязались за своими хозяйками оставшиеся без призора коровы. По странности дела их никто не отгонял, и они шли, дымно взбивая растоптанными копытами дорожную пыль. За коровами шагал Братун, таща телегу с новой белой оглоблей. На телеге Петрухина ребятня. В задке, свесив заморенные ноги, сидела Домна с грудным Петрунькой. (Бабы присоветовали назвать младенца именем отца.) Домна, отупевшая от горя и слез, больше не плакала, пусто глядела на уплывающую от нее деревню да поминутно совала грудь в красную мордочку давно уснувшего малыша. Те, кто за спиной матери, нашли занятие повеселей. Разнюхали миску, с кутьей, завернутую в салфетку, поочередно запускали в дырочку ручонки и выгребали пригоршнями рис в изюмом. Их так увлекла эта сладкая забава, что забыли они, куда и зачем едут.
Братун, отфыркиваясь от пыли, поднятой коровами, норовил опередить Петрухино войско, да так и не удалось — не малое то было войско.
Без попа и музыки, под бабий рев опустили Петруху в могилу. Навалили земли на него, и все стихло, как после недавней грозы.
— Перед бедою все мы, перед смертью человек всегда один, — пробурчал над ухом Братуна Филипп, поправляя, не зная зачем, узду.
Заслышав голос, загомонили другие, кто как горазд: