* * *
...В маневровых бросках и перегонах ослабли кони, устали солдаты. Давно досыта не кормились лошади — не было подвоза фуража, а из-под копыта ноябрьской осенью корма не добудешь. У солдат со жратвой лучше вышло: съели смертельно раненную кобылу Химу, и про черный час припасено — у каждого в вещмешках по оковалку вареной конины. Терпимо! Но бессонница опаснее и тягчее голода. Она-то и валила солдат с коней и зарядных ящиков. Ушибленные и напуганные падением во снах, люди не скоро соображали, что делать дальше.
— Невзоров, не спать!.. Невзоров, не падать!.. Невзоров, подтянись! — хрипатый голос комбата слышался то впереди, то в хвосте изрядно растянувшейся колонны. Ретивая на ходу кобыленка под ним тоже хрипела, фыркала, будто дразнилась, иногда не слушалась седока. — Стыдись, Невзоров! — щунил он ее и маленько попугивал плетью.
Комбат, с кем бы ни заговаривал — хвалил, ругал, просил, командовал, — он обращался обычно к своей персоне, называя чаще всего себя: «Невзоров, не подкачай», «Невзоров, наддай огонька», «Невзоров, твою мать...» Так везде и со всеми. Даже с высоким начальством: «Невзоров устал... Без овса и сена много не навоюет ваш Невзоров», «Невзорова ковать пора — зима на носу», «Невзорова в пехоту не грех упрятать, мать его так — разэдак». И все в этом роде. Начальство и солдаты привыкли к этому и всегда понимали, что к чему. Втихомолку посмеивались, но уважали. Невзоров был храбрый и честный человек, горяч, но справедлив, сердит и обидчив. Он был уже в тех годах, когда о таких говорят: пожил, повидал, хлебнул лиха. Действительную он отслужил задолго до войны, в гражданке работал на шахтах, на лесоразработках, перед самой войной — снабженцем у геологов, исколесил с партиями пол-России. Высоко не забирался, однако и в рядовых ходил редко и мало. Но водился за ним и грешок: сидел. «За длинный язык», — как он сам признавался в минуты откровения. Войну начал с кратких курсов средних командиров. Отступал с пехотой, из окружения выходил бродягой, а наступать привелось артиллеристом. Быстро выслужился. Был произведен в капитаны, но по должности выше командира батареи не поднимался. С артиллерийским делом освоился быстро и основательно. Скоро о нем заговорили как об умелом артиллерийском командире, бережливом хозяине людей, коней и техники. Лишнего снаряда не выпалит без расчета, за оброненный клок сена опояшет плеткой фуражира или ездового, заматерит повара, если тот обделит кого. Ну а если дело доходило до солдат, когда начальство просило хотя бы двух-трех человек на пополнение орудийных расчетов другой какой батареи, тут Невзорова и вовсе не понять. У него по-мальчишечьи начинали дрожать губы — вот-вот заплачет. И весь он становился маленьким, не в меру капризным. От обиды не находил что сказать: «Сам пойду. Невзоров сам пойдет... Солдатом пойдет! Хоть в пехоту! Но батарею не троньте, милые мои начальнички, умники хорошие...» Комбат хватался за ворот, портупею, готовый размундириться и разжаловать сам себя. «Батарея — это организм, — хрипел он от злости — а его по кускам разодрать норовите!..» Невзоров любил крайности в выражениях. Начальство его поругивало за это, но в характере своем Невзоров не сдавал. И хоть приказов ослушаться на деле он не смел, однако, передавая солдат на пополнение, вымазживал у батарейных командиров за каждого солдата по ящику снарядов. За такую жадность среди офицеров артдивизиона Невзоров слыл «кулачком».