— Ну, ну, стратег мне нашелся... Слева-то Невзоров их батареей встретит. Ты у меня там и носа не просунешь, — комбат походя обдумывал свой контрплан срыва обходного маневра противника.
— Ай, не скажите. Я охмурю и тут вас: танки-то не все пущу, а штук пять. Какие потяжелее, направлю правой стороной, ежели, конешно, от нас смотреть. Там овраг, правда, но тяжелые у меня за милую душу пройдут, эт не ваши копытные тягачи. Ну, значит — раздавлю расчет ваших любимых и непробиваемых Марчука с Сивашовым и ударю изо всех пушек и пулеметов по ж... батареи. Стволы-то, вы сами сказали, развернете влево, на основные силы, так ведь? Вот как раз в зад-то вам и фугану из танков. Вы у меня покрутитесь тогда.
— В тыл, а не в зад, — сам не зная для чего, Невзоров поправил солдата, занятый какими-то своими думами.
— Один хрен: что в лоб, что по лбу.
— Сколько ж танков-то у тебя? — спросил комбат Васюкова, сердито покосившись, будто перед ним и в самом деле стоял немецкий офицер.
— Я не считал, через лес не проглядишь с коня. Разведчик Томашов считал с верхотуры. Я у него был... Десять — двенадцать насчитал он, как видел, значит. Заправщиков, тех много. Вездеходов — две пары, солдатов на них — тьма, что веснушек у рыжей девки.
— Ну вот что, генерал хороший, выдвинешься на коне на край прилеска и будешь вести наблюдение за неприятелем. Чуть что — пулей сюда! Посматривай и за Томашовым. Сигналы его знаешь?
— Ага! То есть, слушаюсь, — поправился Васюков.
— Уставчик хромает у тебя, генерал. Ох, погоди...
— Опосля войны я его назубок, товарищ капитан, — отбоярился шуткой солдат, но тут же серьезно сказал, что хотел сказать в первую очередь: — Разведчик Самохвалов просил передать, что оттуда больно заметно нашу пехоту и вас тоже, товарищ капитан. Маскировочка, значит, хромает. Немец уже засек это дело.
— Жив, что ли, Самохвалов-то?! — обрадовался Невзоров, схватив за грудки Васюкова.
— Не-е, помер. Только сейчас помер. На коне привез его, снял, а он взял да помер. Видите, раненый он весь? Все из него на меня вытекло.
Невзоров только теперь увидел, что полы шинели и сапоги Васюкова вымазаны кровью, на плече у него два автомата, на груди два бинокля.
— Снял с коня, а они говорит: попроси комбата, вас то есть, чтоб матери не писал о смерти его. Чтоб после войны написал, значит. А то исплачется вся и до победы не доживет. Она, говорит, у меня такая. Сказал, значит, и помер... Там он, — Васюков показал на куст орешника, за которым стоял его конь и бездыханно лежал разведчик Самохвалов. — Всю дорогу бубнил о маскировке и что ракетницу вышибло у него из рук осколком — второго сигнала подать не мог... И чтоб вы, товарищ капитан, не ругались на него за это.