Кондрат, забрав деньги с иконы, вскоре ушел на станцию поискать работы, а если удастся, сегодня же потолковать с графом, как задумал.
* * *
Антошка опоздал к звонку, и пришлось ему сидеть на полу, у бокастой печи, которую еле натапливала школьная сторожиха бабка Федосья. Если в школу набегали все, кто хотел и кому было в чем, на лавках за столами и краешка не оставалось. Тогда опоздавшие местились у печки. Антошка сбросил полушубок, сел на него, подобрав ноги, и глянул на учительницу. Та затеребила концы пуховой шали и отвернулась к окну. «Осердилась», — определил Антошка и вскочил на ноги.
— Садись, Антон, пиши «вольное», — только и проговорила Елизавета Петровна.
«Вольное» — свободное сочинение провинившегося: опоздал ли ты, набедокурил или просто не поклонился старшему. Учительница прощала, если «вольное» получалось интересным и честным.
Антошка послушно опустился на пол, раскрыл обгоревшую книгу и отыскал чистый лист. Не легко писать правду. Не напишешь ведь о бате, что он проспал и не разбудил вовремя Антошку. Как ни ломал голову мальчишка, все выходил виноватым отец: и проспал он, и книжку решил казнить в огне, и кипяток он же задумал варить. Нет Антошкиной вины, как ни крути. Размечтался паренек над бумагой. Обещанная рубашка вспомнилась. «Синяя! С пояском!» — Антошка вздохнул и огрызком карандаша легонько, словно тень положил, вывел заголовок: «Синяя рубаха». Задумался: никогда о такой красоте не писал — ни дома, ни в школе. Благодатной явью представилось, как на соседской коняге он поедет с отцом в купецкую лавку. В той лавке видимо-невидимо рубах, и все — сине-голубые, будто летних облаков ветром натащило туда. А на тех облаках размалиновая молния пояса развесила, с кисточками. «Любо! Да так любо, что страшновато стало — не поверит учительница такой красоте. Тогда не искупить вины...
Бабка Федосья отворила дверь, чтоб внести охапку дров, но и порога не перешагнула — завопила благим голосом.
— Ах, батюшки, беда. Никак беда будет! — растеряв поленья, закрестилась она перед учительницей: — Елизавет Петровна, родная, пущай детки молитву скорее читают — оберечься надобно.
В школьную дверь с мутным осенним облачком влетела синичка. А когда выпуталась из него, напугала бабку и сама забилась в страхе. Федосья, размотав с головы платок, принялась гоняться за птицей.
— Уберись с глаз, божья птаха! — умоляла старуха перепуганную синичку. — Унеси назад горе, вещунья!
— Да полноте, Федосья Ивановна, — утешала сторожиху учительница, — холод загнал птичку. Обогреется и на волю выпорхнет.