— Ядрена твоя болячка! — мужичишка из соседней деревни сдернул с головы шапку, зашебаршился, — синими озябшими губами в бороду Облаката лезет: — Сказывай начистую, что говорил Ильич. Сказывай всю его правду!
— Постой, постой! — кулак Митюха Борков, работая локтями, пролез к ходоку. — Мы правду тоже кусали, знаем, на каких зубах хрустит. — Подошел и в шутку и не в шутку за грудки Облаката и во всю глотку: — Показывай бумагу!
— Какую тебе бумагу?! — стемнел Облакат, отводя от себя руки Митюхи.
— А такую... — с издевкой задвигал туда-сюда тяжелой, словно утюг, челюстью: — Мужики! Доподлинно знаю, что управитель большевиков Ленин тому, кто у него бывал, с красным штемпелем бумагу выдает, чтоб без самозванства всякого и протчего. А то: «видел, говорил»... С ярмарки, что ль — на копейку наслухал, а на целковый брехать собрался. Раз из Питера — выкладывай и бумагу по чести!
У Облаката в глазах перекаленный огонь. За ворот полушубка притянул Боркова к себе:
— Хошь, штемпель во всю харю припечатаю?!
— Для блезиру же я, дура, — забормотал, отпрянув, Митюха.
— Для «блезиру» пока и я свое скажу. Граждане-товарищи мужики! По части этой сволочи мироедской сказ один получил: сгонять прочь с земли, раз эта земля обчественной стала; и распоряжаться ею мужик-бедняк должон, потому как по Декрету определено так...
Путался Облакат в новых словах. Сбитый с толку, он и впрямь забеспокоился: поверят ли ему сельчане после того, как Митюха взбаламутил сходку? Затоптался в забывчивости. Но недолго. Шахтер Жуланов, что надоумил идти к Ленину, помог:
— Ты, дядя, со своего не сбивайся. Правда, она без бумаги пути найдет.
Вспомнил, просиял Облакат. Полез за пазуху, вынул кисет с пшеницей. С фунт всего-то, а словно глыбу золотую из-под земли выворотил. Ахнула толпа, когда сказал ходок, что горсть хлеба этого «самолично» Ильичем дадена.
— С этой капельки зачнем сил набирать на вас, — покосился на кулака Облакат.
Борков жевал губы. Но что-либо сказать в ответ не решался. Жилы вздулись на шее. Не стерпел, взорвался:
— Скидай мои сапоги, голь беспортошная!
Облакат словно обрадовался такому расчету. Сел на снег, разулся и шмякнул оземь хрустящую пару.
Договорил ходок свою речь, стоя босиком на снегу...
* * *
Наступившей весной на исхудалом клочке собственной земли посеял Облакат привезенную пшеницу. С краешку, на косячке в один сажень уместилась вся. По зернышку клал — не горстью сыпал. Потому, может, так ярко запылал изумрудный клинышек после первого предмайского дождика. Вся делянка украсилась этим клинышком. Так, по крайней мере, казалось самому Облакату, когда выходил он приглядеть, остеречь от случайной потравы.