ОНО
намного
страшнее. Оно
не зависит от
рядовых
случайностей.
Оно стихийно.
В отличие от
принудительного
умерщвления
оно не поддается
организации
и исполнению.
Вместе с тем, небытие
также близко
и неминуемо.
Гриша
Кутялкин
убедился в
этом на
собственной шкуре.
Заживо
погребенный,
голодный,
потерявший надежду,
рассудок, цепляющийся
за меркнущие
образы
прошлого как
за… «Якорь?
Большая
железка с
выгнутой на
хвосте дугой?
Её бросают в
море? Что
такое море?».
Гриша
пришел к
выводу – небытие
подкарауливает,
идет по
пятам. Оно
гораздо
ближе к
человеку и
человечеству,
чем смерть, и
вырваться из
его когтей
едва ли
легче.
В
отличие от
смерти оно не
ограничено в
пространстве
и времени.
Каждая
секунда небытия
мучительна,
бессмысленна,
не
освобождает
от мыслей и
страстей.
Иначе Гриша
не стал бы
так
настойчиво
жаждать глотка
кваса.
Хлебный
напиток – одно
из немногих
оставшихся
желаний. Ради
него он
пожертвовал
бы правой
рукой. «Или
ногой? Легко. Всё
равно они
больше не
нужны».
Разменял бы с
потрохами.
Единственное,
с чем он не
расстался бы
ради кваса –
это
воспоминания.
Память
осталась тем
немногим, что
он попытался
бы сохранить,
даже если бы
ему
пообещали
легкую и
быструю
смерть.
Москва, Раменки,
58 часов до
начала
информационной
войны
Среднестатистический
россиянин
умер в нем,
когда Григорий
Александрович
Кутялкин с
утробным
выдохом выплеснул
из себя
третьего
ребенка. Он
сразу почувствовал
– залп спермы,
накопленной мучительным
трехнедельным
воздержанием,
неминуемо
движется к
цели. Где–то
там внутри
его теплой,
размягченной,
ничего не
подозревающей
женщины.
«Опять
мальчик–красавчик,
– интуитивно подытожил
Кутялкин. – Не
иначе к войне.
К войне. С
прокляяаатою
мордвой![1]».
Следом
за оргазмом и
легкой
безмятежностью
засвербила и
болезненная
мысль, не позволившая
Кутялкину
свернуться
калачиком
внутри своего
удовлетворенного
тела и
уснуть: «Люди
добрые! Je n'ai pas mangé six jours[2]. Забудьте
ваши денежки
по банкам и
углам! – в
сознании Кутялкина
прозвучала тревожная
барабанная
дробь из
песенки Окуджавы
«Поле чудес»[3]. – Как
же устроить
этот мир так,
чтобы мои ребятки
жили
достойно?».
Гриша
периодически
мучил себя
подобными
вопросами, но
ответы
находил
куцые и
неубедительные.
Многотомные аналитические
исследования
о ситуации в мире
он сводил к
придуманному
куплету из
старой песни:
«эээтот
мир устроен
не нааами,
эээтот
мир устроен мордвой[4]»
Ситуация
вокруг
складывалась
печально. Количество
парадоксов и глобальных
потрясений
вот–вот
наберет
критическую
массу – и
тогда Кутялкины
будут жить
гораздо хуже,
чем сейчас.