Шняга
умела
считать–взвешивать,
умела
радоваться
за Гришу, тоскливо
мирилась с
горечью
собственных
поражений. Кутялкин,
осознавший,
что его
сторона
качелей
навсегда перевесила
успехи жены,
пытался
испытывать
чувство вины.
Это
удавалось,
если он
смотрел в
детские
близорукие
глаза Шняги
или оценивал,
как годы
стирают ее модельную
внешность,
рисуя взамен
что–то более
родное, пусть
и не столь
завораживающе-неприступное
как прежде.
Однажды
он случайно
увидел, как
она плачет – тайком,
горько,
беззвучно.
Кутялкин
догадывался –
эти слёзы не
от того, что
Шнягу кто–то
обидел.
Скорее
наоборот –
всё у неё
здорово:
заботливый
муж,
очаровательные
сыновья (они
с Гришей называли
их «бублики»).
Просто не
состоялась
некая важная
часть Шняги –
оказались бесплодны
полученные
знания,
профессиональные
навыки,
бешеная
работоспособность.
Кутялкин
давно пришел
к выводу –
настоящая
любовь может
проявиться
не раньше,
чем после
пяти лет
совместной
жизни. До
этого происходит
всё, что
угодно –
играй гормон,
скука, забота
о потомстве,
но только не настоящее
чувство.
Шняга
очень точно
подытожила
результат первых
десяти лет
брака:
– Ты
добился, чего
хотел. Теперь
всё, что я
чувствую,
думаю, вижу, я
хочу делить с
тобой. Если я
не рассказала
тебе о чем–то,
значит, этого
попросту не
произошло.
Понимаешь, ты
– мои глаза,
уши и сердце, –
созналась
Шняга в
минуты
искренности.
– Я словно
живу для
тебя. Вместо
себя. Тобой.
В
остальное
время она
пыталась
доказать ему
и всему
остальному,
гораздо
менее весомому
миру, что
отлично
справится и
без Гриши.
За
эту любовь Кутялкин
планировал
расплатиться
жизнью.
Золотая
миля, 56 часов до
начала
информационной
войны
Издалека
Павлов и Андреев
напоминали
друг друга.
Оба поджарые,
коротко
стриженые, хорошо,
но
нейтрально одетые.
Выглядели
как
заслуженные,
чуть
перезревшие
менеджеры
торгового
зала –
одухотворенные
тем, что
через
несколько дней
пойдут, наконец,
на повышение.
Один гладко выбрит
и
многословен,
другой щетинст,
молчалив,
убедителен. Никто
не
заподозрил
бы в них
идеолога и
руководителя
преступной
организации.
Неочевидных
отличий было
гораздо
больше. ОСА
говорил
тяжело,
иногда
неразборчиво
и велеречиво.
Но уверенно.
Словно сваи
вколачивал.
Павлов
– частил, был
точен в
формулировках.
Андреев
не потел. Он
не
пользовался
парфюмерией. Его
тело не
пахло. Когда
он молча стоял
в стороне,
казалось –
его нет. Или
вот–вот не
станет. Он
исчезнет или
обратится другим
существом. Но
смутный
привкус угрозы
надолго
достанется
этой точке
пространства.
«Шеф
не
отсвечивает,
– объяснял
Павлов жене. – Феноменальная
способность».