Гена
Павлов был
подвижен и
суетлив, но
от него, в
отличие от Андреева,
не исходило опасности.
– Есть
у меня на примете
кандидатура.
Никогда не значился
нашим
волонтером. Привык
во всем
сомневаться
и лежать
тюфяком, пока
не пнут, – Андреев
впервые
нарушил
правило - не
разговаривать
о делах за
пределами
бункера.
Павлов
попытался
скрыть
досаду от
того, что не
понял намека,
что не знает
кого–то из
потенциальных
кадров, что
его помощь не
потребовалась.
– Не
обижайся,
дружище. Этот
человек не
для твоей
бухгалтерии. Совсем
другого
сорта. Из
серии «мне ничего
не надо, если
бы не…»
– И
чего он хочет
от Клуба? –
Гена спросил
это жестко
как «чего он
хочет от
России», «от
правительства
и лично
товарища
Путина». Он
вообще как чиновник
(«бывшим не
бывает») оставался
суров к
карьеристам,
даже если их
честолюбивые
дерзания
были связаны
со смертью.
– Он,
как и многие
у нас, не столько
жизнью
рискнуть
желает,
сколько
словить
волну,
забуреть,
серьезно
продвинуться
в пищевой
цепочке. Но у
него есть
глобальное
отличие от подобных
ухарей.
Отличие,
которое
делает его
нашим
человеком. Не
поверишь –
ему требуется
неоспоримое
доказательство,
что он совершил
все
возможные
подвиги для
благополучия
своей семьи. Для
себя
доказательство.
Типа
индульгенции
за подписью
Всевышнего
или нашего
отдела
кадров, –
скрежет, раздавшийся
изо рта Андреева,
менее всего
походил на
смех. – И
желательно,
чтобы для получения
эдакой
справки
необходимо было
приложить
минимум
усилий при их
максимальном
значении.
– Олег
Семенович, Вы
только что
расписали одну
из формул
самопожертвования.
– Ты
же знаешь –
самопожертвование
бывает деятельным,
ежедневным,
тяжелым как
рабский труд.
Люди, готовые
на такое, не
наш профиль. Сейчас
России нужны
Матросовы, а
не Леллисы[13].
Павлов
внимательно
смотрел на
шефа, ожидая
указаний, но
ОСА
переключился
на мелочи.
Лишь после
второго
стивенсона,
протянул
визитку Кутялкина
– начальника
отдела
юридического
сопровождения
проектов
Департамента…
и еще несколько
бессмысленных
строк:
– Время
играет
против нас.
Сделай так,
чтобы Григорий
Александрович
увидел меня
уже завтра.
Гена
удивленно
поднял брови,
но обсуждать указание
шефа не стал –
сегодня он
выбрал свою
квоту на
недовольство.
Раменки, 55
часов до
начала
информационной
войны
«Невыносимая
легкость
бытия» ежедневно
утомляла
Кутялкиных
настолько,
что зачастую они
обрывали
беседу на
полуслове и без
сил засыпали,
тесными
неудобными
объятиями
компенсируя
недосказанное.
В отсутствии
нянь,
домработниц
и гувернанток
двое детей
плюс работа
пожирали
время вокруг
быстрее, чем
лангольеры[14].