Ранним утром на следующий день, когда все дела были сделаны, она поехала на поезде к морю вторым классом, чтобы до отплытия избежать встречи с Фрэнком. Впрочем, как она добавила, всю дорогу до Шербура ее преследовало чувство нереальности недавнего прошлого и, наоборот, чувство абсолютной реальности ее более далеких и ранних переживаний, которые как будто ожили сейчас, когда она покидала Европу. Неужели она и в самом деле оставила этого странного гения по имени Даниэлло? Неужели где-то в этом же самом поезде едет человек по имени Фрэнк, за которого она собирается выйти замуж? Гораздо более реальной была бы поездка в Женеву или в заросшую усадьбу отца в России, где он встретил бы ее живой и здоровый.
На корабле, по рассказам Люсии, она много всего узнала о Фрэнке Стаффорде. Конечно, он был совершенно потрясен, когда увидел, что после отплытия лоцмана она стоит на палубе и улыбается ему. Но его нескрываемая радость теперь смешалась с неожиданной озабоченностью. «Дорогая моя, если ты меня так любишь, почему ты не взяла с собою мать, чтобы жить вместе с ней до свадьбы? Мы никак не можем пожениться здесь, на корабле. Это незаконно и разрешается только в исключительных случаях. Так поступать неправильно. Нам потом придется всю жизнь объяснять знакомым в Канаде, да и не только в Канаде, почему так произошло… Я не хочу, чтобы над головой моей жены все время висела эта история». – «Но я думала, что ты меня так сильно любишь…» – сказала Люсия.
«Конечно, конечно. Но именно поэтому я все это и говорю. Я люблю тебя, но разве ты не видишь, дорогая, что как раз по этой причине я хочу, чтобы наше будущее было безупречным. Я, конечно, простил тебе твое прошлое и никогда о нем не вспомню. Но с сегодняшнего дня все должно быть открыто и как подобает».
Эта новая черта в характере Фрэнка, по словам Люсии, поразила ее – и, надо сказать, неприятно поразила. На корабле в нем проявилось непривычное для нее бескомпромиссное уважение к условностям – Люсия призналась, что этой стороны его характера она раньше не замечала. Не имея к ней претензий по поводу того, что ему уже было известно, его единственной заботой, как она, по ее словам, с тревогой обнаружила, было соблюдение всех общепринятых догм. С этого дня они должны вести себя только так – поступать правильно, ходить, куда следует, делать, что ожидается, угождая всем, следуя обычаю, – и никак иначе. День за днем, пока они плыли, Люсии казалось, что под воздействием английских пассажиров, стюардов и еды Фрэнк меняется все больше и больше. Хотя он был все так же предан и искренне влюблен, пусть и несколько идеалистично, формальная сторона дела брала верх. Канада! Монреаль! Семейство тех и семейство этих – леди такая-то и лорд такой-то! И это притом, что Люсия, в общем, презирает условности! Однако, рассказывала мне Люсия, хотя она чувствовала, что ей будет трудно и придется снова начать учиться и, более того, соответствовать, если станет возможно, этой новой особенности его характера, Фрэнк оставался для нее таким же желанным, как прежде. Только вот на борту пассажиров было немного, но Фрэнк, верный себе, выбрал для нее каюту на другой палубе, рядышком с каютой корабельной медицинской сестры, чьему попечению он и вверил Люсию. Что еще хуже, он изо всех сил старался обеспечить ей достойное положение «невесты, путешествующей под присмотром бывшей медицинской сестры своей матери» – святая ложь, за которую пришлось заплатить кругленькой суммой. Но и это еще не все. Он шел на всяческие ухищрения, лишь бы никто не увидел их на палубе вдвоем слишком поздно. Он никогда не входил в ее каюту и не позволял ей входить в его – предосторожность, по словам Люсии, несмотря на всю любовь, раздражавшая ее невероятно. Зачем это было нужно? Разве они уже не стали друг для друга всем на свете?