Рода, ее старшая сводная сестра, была бесспорной красавицей, образованной и утонченной. Несмотря на эффектную кинематографическую внешность, она оставалась милой и смогла сохранить очарование неподдельной простоты и естественности. В ней так и не появилось жесткости и напористого самодовольства, ее чувствительная натура нуждалась в умиротворяющей прочности родственных уз. Не следует забывать, что с тех пор, как Рода вышла замуж и покинула родной город, прошло почти пять лет. К этому времени и Рейна успела вступить в брак.
Не один месяц до нашего знакомства мне пришлось выслушивать, какая она замечательная, чтобы не сказать необыкновенная, девушка – юная, яркая, красивая, – какая она прекрасная наездница, как кипит в ней жизнь! Я прилежно внимал рассказам о ее любящем сердце и глубоких сестринских чувствах и терпеливо разбирался в перипетиях ее брака с молодым торговцем лесом.
Поначалу молодожены поселились в маленьком домике в одном из лесозаготовительных округов Вашингтона. Но Рейне, привыкшей к городским удовольствиям Спокана и Сиэтла, скоро прискучила глушь, и она сбежала, добравшись в служебном вагончике до железнодорожной станции в сорока милях от лесопилки.
Супруг, который, по-видимому, жить без нее не мог, разорвал все связи с местным лесозаготовительным бизнесом, приносящим ему четыре тысячи в год, и отправился за ней. За три года замужества она уходила от него еще дважды, каждый раз из-за недовольства способом заработка, какой он имел несчастье выбрать. Оба раза он немедленно оставлял работу и следовал за ней, в надежде вернуть обратно. Вероятно, по своей душевной организации он был склонен попадать в зависимость от женщин такого сорта. Узнав ее лучше и уже прекрасно сознавая, какой пустышкой в некотором отношении она была и какой чумой египетской во всех отношениях могла становиться для определенного типа мужчин, я все же мог понять его непреодолимое влечение к ней. Она была здорова, энергична, насмешлива, молода, в конце концов, и, вполне возможно, являлась для него олицетворением самих этих качеств как таковых. Но если дела не клеились, поддержки или утешения от нее было не дождаться, а вот критики и истерик – сколько угодно.
Я познакомился со Свеном, когда ему стукнуло двадцать пять. Это был молодой человек приятной наружности, амбициозный и в то же время деликатный и внимательный, хотя и без того лоска, который придает хорошее образование. Его отец, простой шведский крестьянин, не усматривал никакой пользы для своих детей даже в школьной грамоте; напротив, как мне рассказывали, считал школу баловством и пустой тратой времени. Свен, хотя и сбежал с фермы в пятнадцать, так и не избавился от грубого просторечия, к коему привык с малолетства. Его речь была густо пересыпана вульгаризмами, столь любимыми нашими грамматистами. Он, к примеру, мог сказать «лóжить» вместо «класть», «хочут» вместо «хотят», «кушать» вместо «есть» и тому подобное. Узнав, что его английский далек от совершенства, Свен стал больше молчать или подражал тем, в чьей грамотности был уверен, что было совсем не похоже на то, как повела бы себя в таких случаях Рейна. В своей области он был крепким профессионалом, прекрасно разбирался в лесе и на рынке древесины чувствовал себя как рыба в воде. Насколько мне известно, он был также умелым механиком, посвященным во все тайны автомобильных моторов, и при нужде вполне бы мог управлять гаражом. К тому же он принадлежал к тому типу юношей, которые многим готовы пожертвовать ради мира в семье.