Самое ценное здесь – красота окружающей природы и возможность хорошо отдохнуть. Склон над хижиной усеян валунами и поднимается на высоту шестьсот футов, а ниже сплошь зеленые луга, сбегающие к реке, которая по ночам сверкает в лунном свете. Может быть, я приеду на недельку – или на любой другой срок? Места хватит. Кроме того, если я предпочитаю уединение, на берегу реки в березовой роще есть вполне пригодный для жизни шатер – крепкий, сухой и теплый, – где я мог бы писать, или отдыхать, или делать все, что мне заблагорассудится. Сигрид, ее прислуга-шведка, могла бы готовить для меня, а по утрам приносить мне завтрак. Да она и сама с удовольствием готовила бы мне завтрак, спускалась ко мне и завтракала вместе со мной. Она обещает не мешать мне. И хватит ссориться! Она не допустит новой ссоры – просто не даст мне повода ссориться с ней, и будь что будет!
Ого, вот так новость! Все-таки дождался. После десяти – или одиннадцати? – лет, прошедших с нашей первой встречи, когда Эмануэле было двадцать. Только с чего бы вдруг? Что настроило ее на столь либеральный лад? Уж не случился ли у нее роман, а может, и не один? Иначе откуда такая перемена? Неужели она кому-то отдалась? Или… или решилась отдаться мне? Я терялся в догадках и, признаюсь, сгорал от любопытства. Надо же, застарелое неудовлетворенное желание наконец победило! Вот только сам я, в своем нынешнем качестве, почти полностью утратил к ней интерес. Слишком долго она раздумывала!
Здесь следует сказать, что к тому времени учение Фрейда о бессознательном и его влиянии на наши поступки и убеждения широко распространилось в Америке и пользовалось большим влиянием. Я тоже решил приобщиться к модной теории и, штудируя Фрейда, невольно думал об Эмануэле. Она могла бы служить наглядной иллюстрацией некоторых его идей. Например, ее повышенный интерес к прекрасному, к танцам, к чувственному искусству, ко мне, наконец, – и ее постоянное бегство от чувственности; ее на редкость ограниченные, скованные условностями родители – и ее, надо думать, стреноженная, скорее всего безрадостная, юность. Что, в сущности, я знаю о ней, кроме того, что она пожелала донести до меня? А тот факт, что она сама, хоть и с оглядкой, делала шаги мне навстречу, о чем-нибудь говорит? И теперь еще это письмо. Возможно, последняя отчаянная попытка. Как быть? Ехать или нет? С одной стороны, соблазн велик. С другой – у меня появилась постоянная спутница, которая во всех отношениях меня устраивала: радовала глаз, не давала скучать и стимулировала в творческом и физическом плане. Правда, по стечению обстоятельств, она временно отсутствовала – отправилась в Кливленд «привести мысли в порядок». Примерно через неделю я должен был присоединиться к ней. И вдруг – на тебе! Вправе ли я, как психолог и писатель, упустить такой шанс?