Пока жена готовила на стол, он отлучился на лоджию. От цветочных ящиков шел слабый запах ночной фиалки, оранжево кричали граммофончики настурции. Вдоль крайкомовской ограды уже двигались редкие пока прохожие. Начинался еще один день. Черные стрижи проносились, спускаясь, как это они делают над водной поверхностью, к самой его голове. В утреннем, еще свежем после ночи, но уже тяжелом своей влагой воздухе отдавался то скрежет трамвайного вагона на повороте у городского парка, то доносилось мягкое шуршание шин троллейбуса со стороны улицы Шаумяна.
Войдя с лоджии на кухню, он тут же уселся за стол. Мягко и мирно, как избалованный котенок, урчал холодильник.
— А что это у тебя такие синие, неудачные сегодня вареники? — спросил он жену. — Не годится — у двоих селекционеров в доме хорошей муки нет! Где это ты отхватила такую?
— На рынке. На Сенном. А где же еще?
— Что ж ты мне не скажешь? Сходи сегодня на рынок, возьми клубники. А я к вечеру муки подвезу.
Из лифта он вышел, не успев пригладить волосы, и направился к выходу.
— Ну вот, Василий, поедем из одного дома в другой, — сказал он, поздоровавшись, шоферу.
Совсем немного надо машине, чтобы пересечь Краснодар из одного конца в другой. Улицы со старыми невысокими домами — в зелени клена, ясеня, каштана. Цветы вдоль тротуаров. Выехали из зеленого грота улицы Шаумяна, миновали Сенной рынок, за ним серую затворенную раковину круглого цирка и ажурную башню Шухова. А вот и простор улицы Северной с шарами аккуратно подстриженных кленов. Чуть дальше от дороги — ряды каштанов и черного ореха до самого кинотеатра, за которым с двух сторон побежали ряды молоденьких акаций. Поворот от сельхозинститута к четырехэтажному одинокому зданию средней-школы на пригорке. Промелькнула ограда беленых клеточек каменного забора, обогнули дендропарк, да вот и поле, опытное поле. Его работа.
Едва дойдя до машины, он стал опускаться на землю, зажав рукой то место, под которым так долго билось его сердце. Ожидавшим его здесь показалось в ту минуту, что у него просто подкосились непослушные ноги. В его годы это и немудрено.
И вот душа его отлетела, поднялась высоко над хлебным полем, оглядывая все новые и новые открывающиеся ей просторы, — и все его, его нива…
Далеко по земле протянулась она — от Балтики до Адриатики, и здесь — от юга Украины улеглась вдоль Кавказских гор. Вечная золотая нива. Та самая, что приняла его у ног матери, и та, что кивала ему приветливо, как своему творцу, головками колосков с родных полей и с полей Югославии, Венгрии, Болгарии, Польши, Чехословакии, Турции и с немецкой земли.