— Что это ты, Петро, разгулялся две ночи подряд? — поинтересовался Пантелеймон Тимофеевич. — Ты что, нашел себе кого, так скажи. Женить, может, тебя, так женим. Невесту мы тебе подберем хоть куда. Сватов засылать будем.
— А я и без вас подобрал. Можете засылать, — ответил сын.
— И чья ж она такая? Не Пашка? То-то я и подмечаю, как она в землю смотрит, когда здоровается.
— Она, — ответил Петр, и щеки его и без того здорового цвета покрылись румянцем.
— Ну вот, а то и думаю: что-то не так с Петром, что-то тут такое есть. Смотри какой — ни слова, ни полслова. Бирюк какой-то стал. Отец я тебе или кто? — закончил Пантелеймон Тимофеевич.
И пошли «старосты» после краткого угощенья хлопотать за Петра, а вместе с ними и Василек с Павлушей. Мачеха, отряхая руки от муки, вручила им паляницу, и те отправились, ободренные напутствием: «Помогай вам бог!» Приехали к дому невесты, вошли во двор. Встретил их на пороге хозяин, отгоняя собак. Поднесли ему паляницу со словами:
— Принимай, Алексей, хлеб-соль, а с ним и нас, да спрашивай, чего пришли.
Хлеб-соль отец принял, поцеловал его, повел гостей в хату. На лавку присел. Отвечать не спешил — с мыслями собирался. Да и цену себе и «товару» своему знал хорошо.
— Чего пришли?! А откуда я знаю? Надо будет — сами скажете, не маленькие.
— Мы люди степенные, без дела не ходим по хаткам. Говорят, у вас продается что-то, хороший, слышали, товар у вас есть. Ну а у нас купец неплохой. Сойдемся, может, в цене? — издалека начинают «старосты».
— Вон чего! Тут надо подумать. — И отец с матерью, а за ними и Прасковья уходят за стенку.
Вышла наконец дочь после переговоров с родителями, и один из «старостов» спрашивает ее:
— Ну, дивчина, пойдешь за нашего хлопца?
— Не знаю, то як батько та маты, так и я, — вовсе растерявшись, отвечает она.
Тут и распили прихваченный с собою магарыч. Когда уходили, то на самых воротах один из «старостов» нетерпеливо спросил у отца невесты:
— Так когда ж рушники будут?
На что тот степенно ответил:
— То не к спеху. Нехай сват да сваха прийдут, побалакаем…
И так и так наряжался Пантелеймон Тимофеевич, и сапоги добрые из своего гвардейского сундучка достал и отполировал, как на смотр, словно новый самовар засияли носочки и голенища. На каблуки новые подковки подбил, черкеска выглажена, газыри начистил.
Когда шли по улице, из окон подолгу на них выглядывали соседи, рассматривая то начавшего стареть урядника, то его жену, крепко сбитую, намного моложе его.
Добрались наконец. Говорили о том о сем, а потом вдруг Лукьяненко и спросил:
— Так рушники когда ж будут?