— А, вот оно что, — с почтением глянув на старшего по званию, облегчённо сказал юнкер. — Так вы — «кавказец». Да ещё и охотник[6]! Ну теперь, братцы, понятно, почему нас так быстро «распатронили».
Пока шли, Николай пытался выяснить что-нибудь о судьбе Алёнки и её семьи. Со слов юнкера, фамилия которого была Сумароков (не родственник!), а звали, оказывается, тоже Николаем, хозяева покинули усадьбу ещё до пожара. «Слава Богу», — подумал Клеопин и широко перекрестился.
Сам Сумароков с солдатами пришли в деревню в конце декабря. Крестьяне их жалели, подкармливали. Даже выделили для жительства пустовавшую избу. За это они должны были охранять жителей. Вот недавно, например, удалось прогнать целую ораву мародёров, пришедших из столицы пограбить мужичков. В рукопашной схватке и было сломано единственное ружьё.
— Ладно, Сумароков, — утешил штабс-капитан тёзку. — С ружьём что-нибудь придумаем. Скажите-ка лучше — а кто барский дом спалил?
— А никто не палил. После отъезда хозяев сгорела. Почему и отчего — неизвестно. Крестьяне тут не бунтовали. Они же все на оброке. Земля-то неудобная. Ездят в Питер, на заработки. Промышляют — кто извозом, кто торговлей. Против хозяина ничего не имеют. Им теперь хуже стало. Раньше-то ездили на промыслы от имени князя Щербатова.
— Так, вроде бы, этот Щербатов не князь.
— А кто разбираться будет? У нас ведь как: ежели Шереметьев или Толстой — то граф, ежели Голицын или Щербатов — то князь. Теперь крестьянам купцы препоны чинят.
Юнкер и солдаты привели штабс-капитана в один из крестьянских домов. Он был пуст. Несмотря на то что изба была большая, а печь топилась «по-белому», стоял какой-то нежилой дух. Чувствовалось, что хозяйствуют мужчины. Некрашеный пол уже давно не то что не скоблён, но даже не мыт. Мусор — сгребён в угол. В деревянном ушате свалена немытая посуда. Устье печи усыпано углями. Там же, на двух камнях, лежала грязная сковорода с подгоревшими шкварками. Кажется, жарили яичницу. В довершение всего в углу свалена грязная солома, застланная несвежими половиками.
Солома, напомнившая тюремное ложе Алексеевского равелина, разозлила штабс-капитана больше, нежели запах старых портянок… Клеопин критически осмотрел помещение. Перевёл взгляд на солдат и на юнкера:
— Что же вы, братцы, жильё-то своё так закакали?
— Так баб-то нет, убирать некому, — меланхолично ответствовал один из солдат. — По нам, так и так сойдёт.
Второй сипло засмеялся и добавил:
— А надо — так мы и сами к бабам сходим!
Клеопин почувствовал себя отцом-командиром, стоящим перед новобранцами.