Джейс все еще смеется и одновременно захлебывается водкой.
— Ты уверена? — успевает сказать он между смехом и кашлем.
Я закатываю глаза.
— Кошмары, Джейсон. Я имела ввиду их.
Его улыбка исчезает, и он снова выпрямляется, любая капля юмора или легкости полностью стирается с его лица. Идиотка! Я очень жалею, что не промолчала.
— О, черт, — говорит он, снова хмурясь. — Мне жаль.
— Прекрати просить прощения, — наставляю я его с небольшой улыбкой, пытаясь разрядить напряжение, которое снова осело на нас, как подушка, которую с силой прижимают к лицу. — Тебе не за что извиняться.
Только простить меня, и мою ложь поверх еще большей лжи.
Он не выглядит убежденным.
— Есть.
Я качаю головой.
— Нет. Тебя чуть не убила твоя собственная семья, пока ты пытался спасти меня. В этом нет ничего постыдного.
Вот опять. Мы танцевали вокруг того дня, того дня, когда я чуть не умерла, того дня ужаса и боли.
— Я должен был бороться сильнее, — сказал он, его плечи опустились. — Я все время прокручиваю это в голове, ты знаешь. Я мог бы взять пистолет и застрелить его. Я мог бы как-то вытащить нас.
Я кладу твердую руку на его колено. На нем толстые джинсы, но я все равно чувствую тепло его кожи.
— Никто из нас не мог поступить иначе. — Мне потребовались годы и множество срывов, чтобы понять, что никто из нас не виноват в том, что Дорнан устроил в тот день. Я буду вечно сожалеть о том, что не смогла каким-то образом спасти своего отца и женщину, которую он любил, но я простила себя за то, что оказалась бессильной перед нашей коллективной гибелью в то самое время, когда доктор высасывал из моей утробы остатки продукта изнасилования.
Я на мгновение перенеслась в прошлое, в тот момент, когда чуть меньше шести лет назад с моего лица сняли маску, когда врач улыбнулась под своей хирургической маской и сказала, что все готово. С меня были сняты их грехи, болезненно отпущены, но прошло еще много лет, прежде чем я вновь наполнилась надеждой отомстить им.
Поэтому, когда Джейс крепко сжимает мою руку, словно я падаю, я возвращаюсь в настоящее, чтобы сесть рядом с ним, положить руку ему на колено. Гнев туманом заволакивает его глаза.
— Я должен был убить их всех при первой же возможности, — говорит он, его лицо искажается в маску ярости и боли.
Я наклоняюсь вперед, кладу руку на его горячую щеку, и когда он не отшатывается, я улыбаюсь.
— Еще есть время, — тихо шепчу я первому мальчику, которого когда-либо любила.