– Сильно. – Сказала я и высморкалась. – А ты кто по профессии?
– Поэт. – Она сказала это просто, как будто объявила: «уборщица».
– И у тебя есть книги?
– Целая библиотека. Я в ней работаю.
– Нет, твои собственные? Те, что ты написала?
– Шесть штук. – Она помолчала, потом добавила. – Правда, я их сама себе напечатала. Но я хороший поэт. Была бы плохим – не стала бы печатать. Вот сдохну, а стихи останутся. А так, всё равно сдохну, и ничего не будет. Будто не жила.
Кашель у меня вдруг перестал, я вылезла из постели, опираясь на свою палку.
– Рита, хочешь кофе? Правда, у меня только растворимый.
– Нет. С гормонами нельзя. Лучше чай.
Она отлила мне заварку из своей огромной кружки, я достала из холодильника свои любимые плавленые сырки – ассорти в круглой картонной коробке, а Рита упаковку колбасной нарезки. И я рассказала ей свой великий секрет, как раньше мечтала открыть химическую формулу счастья. А она мне про то, что в молодости у неё было множество любовников и очень красивые круглые коленки.
– А теперь я свободна, – говорит она. – Я могу разозлиться, а потом вдруг стать ужасно доброй и всех простить. Раньше я была стеснительной, а теперь научилась орать, рыдать, обнимать тех, кого люблю…
– Еще можно громко икать. – Сказала я.
– А вот не смейся! Я научилась жить, а ты нет.
– А в чем секрет?
– Надо ценить время, когда нет боли. Те только физической, любой. Все, кроме боли, несущественно. Зато, когда ее нет, можно приятно, прекрасно жить. Никогда себя не ругать.
– Я тебе завидую, – сказала я. – Ты сумела простить обстоятельства, в которые попала, а я нет.
– Обстоятельство – это часть речи, Майя. Я сумела простить себя.
– За что?
– За то, что сдуру выперлась в мороз на танцульки в капроновых чулках. Разве ж я могла надеть на танцы теплые штаны? Где бы я их стала снимать? Как назло, какой- то парнишка пошел меня провожать. Мы целовались. Когда я вернулась домой, коленки у меня были синие.
«…Приведите спинки кресел в вертикальное положение, откройте шторки, наш самолет начал снижение. Через несколько минут мы совершим посадку…»
Сколько же я не видела Риту? Наверное, полгода. Как- то всё было некогда. Только: «Привет!» – по телефону. И она мне тоже: «Привет, Майя!»
Чисто теоретически, будет лучше или хуже, если мы сейчас свалимся в крутое пике? Вот бы узнать, неужели Рите никогда ничего подобного не приходит в голову?
В окно иллюминатора я вижу Мишу. Он сумел пробраться к самолёту вместе со встречающими начальственных мужиков. Милый мой мальчик! Интересно, какие аргументы он приводил, чтобы его выпустили на лётное поле? Наверное, что там, в самолёте, у него мать- инвалид.