Вернулись в Чебаки. Наши все поздравляют, называют отцом Питиримом, — описывает о. Серафим радость новоиспеченного монаха после пострига, то есть свою юношескую радость.
Но мне как‑то неловко, даже стыдно, когда старшие по возрасту называют меня отцом. Но ничего, со временем привык к этому. Итак, я инок, отпускаю бородку, интересно даже самому на себя смотреть. Быстрей бы уж волосы выросли, а то поклоны нельзя делать, сильно уж мешают. И не подберешь их, и не завяжешь. Хожу по деревне в подряснике и в церковь, и на работу. Хорошо было, другой заботы никакой. Лишь послушание да молитва.
Ездил в Красноярск и там расхаживал по городу. Заходил к схимонахине Иннокентии, она Тихоновского течения, а какая же молитвенница.
Увидев меня, сказала:
— Ох! А какое же у тебя платье долгое! Ну-ну, помоги тебе Господи.
Великой жизни она была. Спустя ещё несколько лет мне пришлось кое‑что слышать о ней от её послушницы (затем монахини Сергии). Запишу хоть один случай для памяти.
— В одну из ночей, — рассказывает м. Сергия, — я проснулась и вижу: моя матушка молится. Я потихоньку одним глазом подглядываю. Словом, любопытствую. Вот она закончила молиться. Потушила свечу и почти вплотную подошла к иконам. И стояла неподвижно долгое время.
Вдруг я смотрю: что же это матушка такая высокая? И когда посмотрела на её ноги, то она стояла не на полу, а находилась в воздухе. Я испугалась и начала потихоньку её крестить. Думаю, это вражонок мне так показывает. Нет, ведь вражонок сразу бы исчез.
Потом немного погодя, она уже стояла на полу и заканчивала своё правило. На утро рассказала ей о виденном. Она строго наказала:
— Пока я жива, никому не рассказывай.