– Что же я должен сделать ради всех этих… щедрот?
– Я хочу, чтобы ты публично заявил, что похитил и… и изнасиловал мою дочь. Хочу, чтобы ты признался во всем, в чем тебя обвиняют. Перестань все отрицать.
– Зачем?
Сначала я думал, что Камаль не ответит. Я ждал. Я-то могу ждать хоть до конца света. Мне некуда спешить.
– Пока ты не признаешься, моя дочь не получит возможности оставить все позади и вернуться к нормальной жизни, – сказал он наконец. – Она считает, что в долгу перед тобой, потому что ты спас ей жизнь в лесу. Если бы она была уверена, что ты не умрешь, она бы с радостью избавилась от ребенка. От ребенка, которого она не хотела. И сейчас не хочет.
Каждое его слово было прекрасно отрепетировано и тщательно взвешено, чтобы ранить как можно сильнее. И у него получилось. Я то ли сел, то ли рухнул на койку и уставился на него снизу вверх. Ощущение такое, будто мои кишки кто-то режет мелко-мелко, и Камаль это знал.
– Она сама вам так сказала, да?
– Разумеется.
Я ему не поверил. Почти совсем не поверил. Это ложь. А вдруг нет?
Моя жизнь или жизнь моего ребенка?
Неужели Сеффи носит его только по этой причине? Только потому, что чувствует себя виноватой передо мной? Я не хотел этому верить. Но не знал, чему верить, а чему нет.
Моя жизнь. Или жизнь моего ребенка…
Ох, Сеффи, как же мне поступить? Как поступила бы ты?
– Мне надо подумать.
– Я жду ответа здесь и сейчас, – потребовал Камаль.
Я медленно поднялся.
– Ну что? – поторопил он, теряя терпение.
Время делать выбор. Делать выбор, с которым мне придется жить или умереть. Я посмотрел Камалю Хэдли прямо в глаза – и сообщил, каково мое решение. Я понимал, что обрекаю себя на адские муки, но знал, что поступаю правильно.
Отец ворвался ко мне в комнату, даже не постучав в дверь. Было очень поздно, почти полночь, но спать мне не хотелось. Не помню, когда я в последний раз хорошо спала. Я сидела за столом и писала дневник, когда отец вошел. Я закрыла тетрадь и развернула кресло к нему. Отец остановился посреди комнаты. Мы смерили друг друга взглядами. С тех пор как он ударил меня, мы не обменялись ни словом. Отец сел на угол моей кровати и вдруг весь сник.
– Персефона, не буду ходить вокруг да около, – сказал он мне. – Каллума Макгрегора повесят за то, что он с тобой сделал.
Я с трудом сглотнула, но все равно ничего не сказала.
– Ты единственная, кто может это предотвратить, – продолжил отец.
От этих его слов в каждой клеточке моего тела зажегся тревожный сигнал. Я сидела совершенно неподвижно, вся насторожившись, и ждала, что он скажет дальше.