Ну а дальше — рассуждения про яд («осьмнадцать лет ношу его с собою»), про «ослепление мысли злым чувством», про «извращения ума скверною страстью», про «геркулесовы столбы внутреннего душевного плутовства»…
Слепо следуя за пушкинским вымыслом, Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет:
«Фанатизм Сальери принадлежит к одному из худших его видов, к профессиональному: человек порабощен не отвлеченной идеей, не идеалом, например, религиозным, моральным, политическим, а своей профессией, избранным занятием и мыслью о своих успехах на этом поприще».
А дальше — рассуждения про «психоз», про «болезненное самолюбие», про «злобное отношение к сотоварищам по профессии, а потом и вообще к людям»…
Впрочем, Д. Н. Овсянико-Куликовский иногда все же оговаривается и признает, что это все «изобразил» Пушкин, который дал читателям в лице Сальери «одну из смягченных и облагороженных форм профессионального фанатизма».
Литературовед пишет:
«Сальери не производит отталкивающего впечатления: он не жалок, не смешон, не противен; он скорее вызывает в нас чувство сострадания, смешанное с уважением; нельзя презирать его: он — мученик, он — несчастный человек, он — жертва своей горькой участи, и психология его зависти и история его преступления — настоящая и глубокая драма».
На наш взгляд, настоящая и глубокая драма тут заключается в другом — в том, что литературный вымысел Пушкина смешался с реальной действительностью и незаметно совершенно вытеснил ее.
Почему же так произошло?
Во-первых, потому что А. С. Пушкин — гений. Он «наше все», и его слова и поступки не принято подвергать сомнению. Так уж сложилось, что его произведение «Моцарт и Сальери» читали миллионы людей, и практически все они уверены, что так оно все и было на самом деле. Никто толком не слышал музыки Сальери, никто ничего не знает о Сальери-человеке, но всем очевидно, что это был тот самый нехороший человек, который из зависти отравил еще одно «наше все» — великого Моцарта.
У В. Г. Белинского читаем:
«Для выражения своей идеи Пушкин удачно выбрал эти два типа. Из Сальери, как мало известного лица, он мог сделать, что ему угодно; но в лице Моцарта он исторически удачно выбрал беспечного художника, «гуляку праздного».
Так вот в чем проблема!
Белинский тоже был не историком, а литературным критиком, но он почему-то уверен, что Сальери был «мало известным лицом», и из него Пушкин «мог сделать, что ему угодно».
Потрясающая логика!
Если человек тебе лично не известен, то с ним можно делать, что угодно!
Наверное, именно так рассуждал и А. С. Пушкин?