К сожалению, достаточно широко распространено представление о Сальери, как о человеке мрачном, рассудочном, чуждом подлинным радостям жизни и не знающим ничего, кроме музыки. Но это совсем не так. Воспоминания современников и более поздние биографические сочинения характеризуют Сальери как очень позитивного и доброжелательного человека.
Вот, например, что пишет в своих «Воспоминаниях» известный тенор и композитор Майкл Келли, друг Моцарта и участник премьеры «Свадьбы Фигаро»:
«Однажды вечером Сальери пригласил меня сопровождать его в Пратер. В то время он сочинял свою оперу «Тарар» для Гранд-Опера в Париже. Мы устроились на берегу Дуная, за кабаре, где пили прохладительные напитки. Он извлек из кармана набросок арии, сочиненный этим утром и впоследствии ставшей популярной. Ah! Povero Calpigi. Пока он пел мне эту арию с огромной выразительностью и жестикуляцией, я смотрел на реку, а потом вдруг заметил пересекавшего ее большого дикого кабана, как раз около того места, где мы сидели. Я пустился бежать, и композитор последовал моему примеру, оставив позади Povero Calpigi и, что гораздо хуже, фляжку отличного рейнского вина. Мы потом много смеялись над случившимся, оказавшись вне опасности. В самом деле, Сальери мог шутить обо всем на свете, он был очень приятный человек, глубоко уважаемый в Вене, и я считаю большим счастьем тот факт, что он обратил на меня внимание».
Хорошо знавший Сальери Йоганн-Фридрих Рохлиц[52] дает нам такую его характеристику:
«Радушный и любезный, доброжелательный, жизнерадостный, остроумный, неисчерпаемый в анекдотах, цитатах, главный, изящный человечек, с огненно сверкающими глазами, с загорелой кожей, всегда мил и опрятен, живого темперамента, легко воспламеняющийся, но столь же легко примиряющийся».
Любезный, веселый, высокодуховный, сострадательный <…> Сальери умел связать себя искренней дружбой со многими артистами и любителями. Он был небольшого роста и всегда одет с некоторой изысканностью, у него была смуглая кожа, темные и полные огня глаза, выразительный взгляд и большая подвижность в жестах. Никто не знал такого количества всевозможных пикантных историй, и никто не умел рассказывать их с таким воодушевлением на таком странном жаргоне, где итальянский, немецкий и французский языки были смешаны в одинаковой пропорции. Большой любитель сладостей, он не мог пройти мимо кондитерской, не зайдя туда и не наполнив свои карманы драже и конфетами. <…> Он быстро приходил в гнев, но легко успокаивался, давая прекрасные примеры большой сердечной доброты. Время не ослабило его благодарности за то, что в молодости для него сделал Гассманн, и он занялся образованием его дочерей, еще таких молодых после смерти их матери, обеспечивая все их потребности и сделав из одной из них выдающуюся певицу: он был их защитником, как Гассман был защитником для него самого.