Его губы дрогнули, когда он улыбнулся. Это была одна из наших последних бесед вдвоем… перед тем, как он ушел. Ширманхевер очень похудел и осунулся. Он экспериментировал все время. Потому что ему оставалось жить в хижине всего несколько месяцев. Наконец-то этот участок пляжа, которым так долго пренебрегали девелоперские компании, должен был быть благоустроен. Большой земснаряд прибыл со стороны залива и засыпал землю. Геодезисты расчерчивали болото на улицы и участки. Появилась линия телеграфных столбов. Ширманхевер наблюдал за этими операциями с мрачным выражением ненависти. Это был мир практичности, преследовавший его даже в уединении его дикого дома и вытеснявший его оттуда. Девелоперская компания уведомила его о том, что он не сможет занимать землю позже начала следующего лета.
"ОН живет здесь уже шесть лет. Действительно ли он чего-нибудь добился за этот период?" – спрашивал я сам себя. Люди, работающие в девелоперской компании, явно считали его сумасшедшим, и я задавался вопросом, не правы ли они. Действительно ли ему есть что показать за эти годы трудов? Или он был просто человеком, одержимым какой-то идеей?
И вот однажды случилось невероятное. Когда я приехал в хижину, Ширманхевер сказал мне, что унаследовал целое состояние. Богатый дядя, по отцовской линии Ширманхевер был немцем по происхождению, по материнской – ирландцем, только что умер и оставил ему свое состояние. Ширманхевер сообщил мне эту новость без особого волнения. Признаюсь, я бы усомнился в его словах, если бы прибытие дородного адвоката, пыхтящего от долгой ходьбы и с ботинками, полными песка, не послужило неопровержимым доказательством. Тогда я подумал, что неприятности Ширманхевера закончились, что потеря хижины не будет иметь для него никакого значения, поскольку теперь у него были средства оборудовать более комфортабельную лабораторию в гораздо более удобном месте. Но Ширманхевер остался в домике, очевидно, решив закончить свои исследования там, где он их начал. Возможно, тот факт, что удача улыбнулась ему только тогда, когда он практически мог обойтись и без нее, сделал его еще более озлобленным. В его взглядах в сторону этого большого экскаватора, деловито засыпающего болото, этих паровых лопат, разрывающих песчаные дюны, был тот же личный антагонизм. Но однажды, когда я навестил его, он казался более спокойным, чем когда-либо, что я видел его раньше. И когда катер уносил меня прочь, он крикнул мне вслед странным тоном, который, казалось, нес в себе странное предзнаименование: "Ну, прощайте!"