Мгновения эмоционального всплеска прошли. Пришло время холодного разума и действий.
– Завидная проницательность, – похвалил Кирай, но так холодно и отстраненно. Словно тоже не сильно радовался своему порыву.
Это хорошо. Это правильно. И это… горько, что ли?
– Да уж… Никогда не знаешь, когда именно пригодятся те или иные знания. Моя мать любила повторять, что нет легче и ценнее багажа, чем знания. Жизнь подтвердила это. И не раз.
– Твоя мать? Льера Роуз Трев?
Пошел допрос. Словно он не прочитал мое личное дело сто раз.
– Нет. Роуз моя тетя. После того, как погибли мои родители, нам пришлось вдвоем бежать от войны.
Поначалу мне все время казалось, что мы вот-вот и вернемся назад. Но шло время. Роуз начинала злиться, когда я спрашивала о возвращении. И скоро я перестала спрашивать. О стене между Империей и Аратсишаном узнала уже от торговцев. Они и рассказали, что за стеной – руины. Это больно. В тот день рухнули последние надежды. Что-то внутри умерло, сгорело в погребальном костре, что полыхал в моей душе.
И вот теперь я боялась надеяться. Неужели нам все эти годы врали?
Мы вернулись на улочку молча. Уже суетились строители, разглядывая повреждения и разводя руками.
– Нет стекла! – размахивал руками мастер Суотр, пытаясь объяснить мэру Этклонеру всю суть проблемы. – Ничего не могу сделать.
– Взымайте плату с Трестонов, – отмахнулся мэр.
Мастер строитель вздохнул, и снова принялся втолковывать то, что в Горенгвиле просто нет материалов, чтобы восстановить повреждения. А доставить их в такую непогоду просто нереально.
– Мелани в булочной, – кивнул Кирай, подталкивая замедлившуюся меня к двери.
А сам направился к строителю и градоправителю. Даже не знаю, что именно он у них собирался узнать, что помогло бы нашему расследованию. Этклонер точно помощник неважный. Даже от меня не укрылось, как он напрягся и занервничал, когда мы появились в поле зрения. Что-то он точно скрывает. Но… почему бы не попытаться?
И едва переступила порог булочной, тут же потеряла интерес к мэру и мастеру-строителю.
Вокруг была разруха. Разлетевшееся осколками стекло везде. При том лопнули не только стекла витрин, окон, шкафчиков, а даже пузырьки и бутылки. Потому в помещении стоял не только страшный холод, но и тяжелая смесь запахов эссенций и добавок. Такая насыщенная, что я в первый момент едва смогла продышаться.
Было как-то физически больно смотреть на разбросанный по полу хлеб, свежие булочки и пироги. Особенно жалко смотрелись почему-то цветные леденцы, которыми льер Терстон угощал забегающих детей, подрабатывающих посыльными. Больно было смотреть на полную разруху, что отдавалась какой-то знакомой болью так и не зажившей раны в груди. Разрушенный дом – это всегда так больно. Это первый признак рухнувшей жизни.