Ищу программы
После этого разговора я попробовала быть агрессивной. Позвонила в несколько программ, куда уже отправила заявления. Ответы были стереотипные. Если мы вами заинтересуемся, то вызовем сами. В больнице Цинциннати меня спросили, какие у меня оценки. 79 и 81. Ваше заявление не будет рассматриваться. Мы принимаем не ниже 84 и 84.
Я пришла в полное отчаяние. Провинциальный Цинциннати! Позвонила Марте. Да, подтвердила она, в Нью-Йорке почти все программы в этом году устанавливают довольно высокие проходные баллы. В крайнем случае, барьер ставят на рубеже 80–80.
– А какие у меня тогда шансы?
– С твоими оценками – мало.
Я попыталась записаться на прием к директорам программ. Черта с два. Вышколенные секретарши отвечали одно и тоже, как автоматы. А вы подавали заявление в нашу программу? Если вы нас заинтересуете, мы вас известим.
Я позвонила в Даллас Джеку-рентгенологу. Он попросил, чтобы я факсом передала свои документы. Передала.
Позвонила урологу – польскому еврею, частный офис которого мы постили в прошлую поездку. Отец вывез его из Польши в тридцать девятом. Медицинский факультет он оканчивал в Мексике, чтобы не попасть на вьетнамскую войну. То есть он тоже был иностранным выпускником. Вдруг поможет.
Он меня вспомнил. Но помочь ничем не мог. У меня далеко не свободный английский. У меня низкие оценки. У меня прошло много лет после окончания института. То есть все объктивные данные не в мою пользу. У него было совсем по другому. И английский – его родной язык. И возвращался он из Мексики к себе домой. Единственно, что он может сделать – посмотреть мои бумаги: хорошо ли они составлены.
Мне уже поздно проверять, как составлены бумаги. Все разослано. Но пусть проверит. Я послала. Он не ответил.
Съездила с Ховардом на церковный ужин. Одна из престарелых прихожанок решила помочь. У неё зять работает администратором в Мемориальной. Подробно расспросила меня. Пообещала изложить все в письменном виде и отдать зятю. Потом копию отдала Ховарду. Письмо начиналось словами: женщина сорока пяти лет…
Сходили в гости к старому рентгенологу – приятелю Ховарда. Он налил нам сухого вина. Пришли две его дряхлые собаки. Одна – слепая, другая – глухая и с диабетом. Доктор вводит ей инсулин. Посоветовался со мной насчет дозы. Он – немец по происхождению. Приехал сюда сорок лет назад. Сейчас уже не представляет, как бы он жил в Германии. Когда собаки умрут, он поедет путешествовать.
– Ты не всему верь, что они тебе говорят, – сказал Ганс. – Когда тридцать лет назад я пришел устраиваться на работу в Мемориальную, они сказали мне, что у них уже двести заявлений. Я попрощался и повернулся, чтобы уйти. Стойте-стойте, – сказали мне, – давайте поговорим. И меня взяли на работу…