– Я пока нашла клиническую ординатуру по геронтологии.
– О’кей. Есть американское выражение…
– Поставить ногу в дверь?
– Правильно.
Снова у меня каша в голове. Каждый день решаю вопрос: то ли заниматься текущей работой в кардиологии – я же должна быть хорошей! – то ли позвонить еще в какую-нибудь программу. Время уходит. По выходным хожу на обходы в кардиореанимацию, куда в этом месяце переместился Гольдин. Пока переходим из палаты в палату, кто-нибудь из резидентов задает вопросы: ты экзамены сдала? С какими баллами? Какая у тебя виза? Отвечаю. Зачем ты пришла в кардиореанимацию? Эти люди ничего не решают, ты теряешь время. Иди и делай то же самое в общей терапии! Весь разговор – минута, но я уже забыла все о больных и инфарктах. В это время Гльдин что-нибудь спрашивает. «Не знаю» – отвечаю я. Через минуту, услышав чей-то ответ, спохватываюсь: знаю. Поздно. Этакий еврейский умник Гольдин. Все читает, все знает. Что ему моя виза и двести впустую разосланных заявлений?
Так я думала до тех пор, пока не заметила, как он меня щадит. Как изо всех сил старается не поставить в неловкое положение. Как ловит каждое мое движение после заданного вопроса:
– Доктор Гуглин?
– Я слово не поняла…
Смотрели ЭКГ поступившего больного. Что это? Резиденты пробуют ответить, но неверно.
– Мобиц-два – говорю я.
– Неправильно, – говорит Гольдин.
Что творится с моей головой? Я поклясться была готова – это Мобиц-два. Дома беру учебник. Конечно, Мобиц-два.
На следующий день Гольдин стоит перед группой:
– Это была моя ошибка. На пленке Мобиц-два. Доктор Гуглин, вы слышали? Я ошибся.
Слава богу, на этот раз у меня с головой все в порядке. Но оказалось, что успокаиваться рано. Сто, двести раз я объясняла своим больным, что смысл нахождения их в кардиореанимации – подстраховка на случай внезапной смерти, особенно от фибрилляции желудочков. Ну почему сейчас я вдруг говорю Гольдину о ранней постинфарктной стенокардии? Не знаю. Сама себе не могу объяснить.
Им всего не расскажешь. Ты все время сконцентрирована, напряжена, все надо делать не так, как дома. Дату писать не так, время – не так. Чуть забудешься, рука уже напиала в истрии: 3/1- 97 или 16.15. Никто не поймет. Для меня это третье января, для них – первое марта. А над временем они вообще будут ломать голову. Они бы написали «четыре пятнадцать после полудня». Или докладываешь больного: все внимание на то, чтобы ничего не забыть, не нарушить последовательность, точно выразить именно то, что хочешь сказать. Вдруг пауза: Тейлор что-то объясняет по ходу дела. Ты слушаешь и, как умная, киваешь головой. Но на самом деле не воспринимаешь, потому что готовишься докладывать дальше.