«Я никогда не видел и уж тем более не участвовал в битвах со своими собственными собратьями. Силы были не в пользу мятежников, но на их стороне были внезапность и безумная жестокость, копившаяся в их сердцах долгие годы. Мы потерпели сокрушительное поражение, многие погибли. Последним приказом умирающего от тяжелых ран короля был призыв к отчаянной попытке оттеснить врага в замок, чтобы удерживать их ровно столько, насколько хватит наших сил. Я лично вел наш небольшой отряд выживших, и хоть численный перевес был на стороне мятежного Гейрреда, мы смогли заточить их в замковых чертогах, которые, по иронии судьбы, стали и нашей темницей тоже. Мы заняли оборону прямо здесь, у ворот. Большая часть наших людей во главе с Гиллингом-виноделом стойко обороняла тронный зал от пытающихся прорваться во внешний мир изменников. Это было жестоко – отправлять стольких благородных воинов на верную смерть, но моя хитрость сработала. Те из врагов, кто умудрился вырваться за первый заслонный щит, натыкались на мечи и копья другого, который поджидал их у скалистого прохода. Я знал, что мы одержим победу, потому, когда редкие мятежники прекратили появляться из тьмы прохода вовсе, бросился на подмогу отряду Гиллинга. Как оказалось, помогать уже было некому. Каждый из защитников замка лежал изрубленный в окружении множества павших врагов. Сам Гиллинг сжимал в руках отрубленную голову мятежника Гейрреда. Израненный герой испустил последний дух, когда я попытался снять с него каменный доспех. В тот роковой день род гигантов лишился лучших своих представителей и иссяк окончательно.»
День близился к своему завершению, солнце уже частично скрылось за горизонтом где-то за нашими спинами, отчего стальной блеск черных скал превратился в кроваво-красный, под стать закату.
Иссякало и красноречие Вафтруднира. Он изрядно захмелел (способствовало этому и то, что он несколько раз отлучался в погреб за новой бутылью с вином), и в его рассказе все чаще проскакивали продолжительные паузы, сопровождаемые беспрестанными вздохами, всхлипами, а иной раз он и вовсе начинал храпеть! В такие моменты я кричал во все горло, чтобы разбудить верзилу, давалось мне это с немалым трудом. Я даже начал подозревать, что из-за истошных окриков у меня пропал голос, отчего твердо для себя решил: если великан уснет еще раз, будить его я не стану.
«Я рассказывал, что обзавелся семьей после войны? – внезапно произнес Вафтруднир после очередной отключки. – Ее звали Гуннлед. О, моя прекрасная Гуннлед! Кожа бела и прекрасна, как мрамор. Лицо, что у девы из чудесных снов, фигура валькирии, а как статно и ладно она шагала! Можешь себе представить, чтобы гигант ставил ногу так бесшумно, как лепесток розы падает на землю? Вот и я не мог, пока не полюбил мою прекрасную Гуннлед. Она стала мне опорой и верным советником в те времена, когда великанов осталось не больше трех дюжин. Наш союз был не просто подарком судьбы – он был необходим нашему роду. В скорости у нас родились чудесные дети. Эстер, прекрасная и справедливая, как моя дорогая Гуннлед. А после Якоб, могучий, как и пристало сыну королевского рода. Мы растили надежду великанов, тихо жили в стенах своей неприступной твердыни и питали слабую надежду когда-нибудь восстановить свое благополучие. А потом пришли вы.»