– Владимир Николаевич, мы подъезжаем. К чёрному входу, как вы и велели.
– Верно. Нас там должны встретить.
Вереница паркуется. Двигатель глохнет. Я отстёгиваю ремень безопасности, сначала свой, затем у Веры.
– Приехали, давай лапку! – протягиваю руку девочке.
– Лапки у котиков! Вот вы, дядя, неграмотный.
– А ты, значит, умная?
– Конечно! Я все буквы алфавита знаю, до ста считаю, по слогам читаю. И животных очень люблю! Только мама не разрешала никогда котика… даже рыбку не разрешала.
Крохотная ручка сжимает мою большую ладонь, и это просто как бальзам на раненную душу.
Строгая, значит…
Ведьма бездушная!
Ещё неизвестно, как ребёнка содержала, в каких условиях. Любит же со всеми подряд, ради денег…
Стоп, Власов.
Только не заводись.
Держи свой гнев глубоко внутри себя, ради ребёнка.
Даже думать об этой грязи не хочу.
Судя по обноскам у ребёнка, не сильно то и старалась жить достойно.
Проклятье!
Узнал бы о дочке раньше, я бы ей не просто рыбку, я бы ей целого слона подарил!
Оказавшись на улице, осматриваю светло-серое здание в пять этажей. Моё волнение становится максимальным. Потому что я понимаю, что через несколько минут, я увижу ЕЁ…
* * *
– За мной пожалуйста, – суетливо просит главврач отделения, быстрым шагом семеня по длинному, унылому коридору в сторону реанимации, – на входе обязательно наденьте бахилы и халат.
Надеваю.
Через две минуты подходим к одному из боксов, в котором есть окно.
– Полина Агафонова… – кивает в сторону бокса и отходит.
Перед глазами внезапно сгустился туман. Я пошатнулся, когда увидел хрупкую, девичью фигуру, неподвижно лежавшую на больничной кровати, сплошь обставленную медицинским оборудованием.
Вначале не узнал её, из-за многочисленных ссадин и синяков по всей коже. Узнал только по очертаниям фигуры и по светлой копне волос, заплетённой в толстую косу. И по крику Верочки, когда она бросилась к стеклу, прижавшись к нему лбом и ладошками.
– Мама! Мамочка! Проснись! Это я! Я пришлаааа!
Тихонько попискивала малышка, постукивая кулачками по стеклу.
– Верочка, не шуми, пусть мама поспит, хорошо? Она очень устала, – легонько её приобнимаю.
– А когда мне можно будет к ней подойти? Когда она проснётся? Ну я правда, правда, очень соскучилась! – всхлипывает. Кулачками глаза трёт. А мою грудь изнутри жжёт. Дыры в ней выжигает от невозможности молниеносно повлиять на ситуацию с моими деньгами и возможностями.
Смотрю на Элеонору Валерьевну, та лишь губы поджимает.
– Владимир Николаевич, вы можете пройти в палату, но ребёнок пусть лучше останется здесь.
– Посидишь пока на диванчике?