Я опять тянусь к телефону и удаляю всю нашу переписку. С ней пропадает и номер Степана. Я его так и не записала, а теперь и записывать нечего. Оно, наверное, к лучшему: так я не смогу добавить мужчину в черный список. Это стало бы совсем уж низко с моей стороны.
Но несмотря на это весь оставшийся день я то и дело поглядываю на телефон. Я сто лет уже так часто не проверяла входящие вызовы или сообщения, как сегодня.
И каждый раз, когда я вижу пустой от оповещений экран, мое сердце замирает, сбивается с ритма от разочарования.
Да уж. Оно, наверное, мне от моего папочки досталось, негатив к которому я впитала в себя, пожалуй, с молоком матери. Он нас бросил. Еще когда мама была мной беременна. Дал ей деньги на аборт и преспокойно женился на девушке, с которой давным-давно встречался, мама же оказалась для него развлечением на стороне. За что она так и не простила ни его, ни весь мужской род.
И все же, пока она не встала на ноги, ей со мной помогала моя бабушка. Меня же мама просто бросила. Стоило только вспомнить наш с ней последний разговор, как разум туманило от злости. Яростной, удушающей и такой мне не свойственной.
— Что ты такое говоришь? — Мои губы трясутся, а потому слова звучат невнятно. — Как ты можешь? Это же твой внук или внучка. Я не пойду на аборт.
— Марина! — рявкает мать и хватает меня за руку. — Ты только поступила в институт. Не порть себе жизнь. Максим не тот человек, с которым стоит создавать семью. Ребенок разрушит ваши отношения.
— Нет, — спокойно, но удивительно жестко для своего характера отвечаю я, — ты не права. Максим хороший, он… он любит меня. Он сказал, что…
— Глупости! Он не тот, на кого можно положиться. Помяни мое слово, — шипит мать, а затем добивает меня словами: — Пока не избавишься от ребёнка, ко мне за помощью не обращайся.
На этих словах она разворачивается и уходит, в коридоре она берет мою сумку и прерывает ее…
— Что ты…
Мама тянется ко второй моей сумке, третьей… именно в ней и лежит кошелек, из которого мама достает карту.
— Да как ты! — уже кричу я, чувствуя, как пылают щеки, даже уши горят от возмущения. И пусть на карте деньги, которые переводила мне мама, но счет-то на мое имя.
— Поживи, Мариночка, самостоятельно. Тогда мы с тобой и поговорим. А пока зависишь от меня, не смей мне перечить. Я не позволю тебе совершить мои же ошибки!
Наверное, мне надо сорваться с места, забрать у нее ту чертову карту. Да хотя бы из вредности. Но я с места сдвинуться не могу. А слова ее доходят до меня словно сквозь толстый слой даже не ваты, а какого-то пенопласта. И ноги мои погрязают в нем же.