Я схватила руками за крепкие мужские бедра, пока Шереметьев проникал в меня все глубже. Я не могла дышать. Попыталась отпрянуть, но его рука сильнее сжала в кулак мои волосы. Другая как ошейник обхватила мою шею, удерживая неподвижно, заставляя брать каждый миллиметр его члена.
Слезы брызнули из глаз. Горло сжалось, когда он болезненно лишил невинности мой рот.
Он же опять наказывает меня! За Тимура, за телефонный разговор с моими родителями. У нас все могло быть по другому, но из-за них страдаю опять я.
И тут Шереметьев застонал, отодвинулся ровно настолько, чтобы дать мне глоток воздуха. Я зачарованно смотрела на него и на подрагивающий кончик члена. Никогда не видела его таким отрешенным и задыхающимся от удовольствия.
Он пришел в себя и снова толкнулся в глубь горла. Я закрыла глаза, принимая его. Он отступил и снова пронзил меня.
Я глотала вдохи между толчками.
Он жестко дернул меня за волосы и оторвался от рта. Он схватив себя за ствол и влажно мазнул по щекам и губам, ударил по лицу членом.
— Игорь…
Он вошел в мой рот, заглушив голос. Каждый жесткий толчок отдавался эхом в теле.
Я сошла с ума, дергалась в кандалах мужской плоти и хотела еще, больше.
Все мои попытки замедлить или попытаться самой принять участие в минете, не давали результата. Только делали его злее и агрессивнее.
Шереметьев упивался моей уязвимостью и беззащитностью. Но где-то в глубине я понимала, что он осторожен. Он очень бережно трахает меня в рот.
Когда бы я еще созрела до глубокого минета? Скорее всего не скоро. Давилась бы и жаловалась. А теперь, независимо от того, хотела я этого или нет, он трахал меня, но не причинял вреда.
Немного больно, сильно непривычно, но очень осторожно.
Борясь со своими рефлексами, я заставила тело сдаться под диким напором его бедер. Я разжала пальцы и мягко, нежно положила их на его сжатый пресс. Погладила его жесткие бедра.
Он вводил член в мой рот, как поршень. Я смотрела на него влюбленными глазами, обожая каждую клеточку его тела. Гладила руками его грудь, ласкала языком его ствол. И он сдался.
Порыв воздуха вырвался из его горла сдавленным рычанием. Пальцы на моей шее расслабились, он отпустил волосы. И его движения замедлились до легкого качания, до чувственного проникновения, до мягкого скольжения по моему горлу.
Его отношение ко мне делало Шереметьева более спокойным и сдержанным.
Этот контроль был притягательным и опасным одновременно.
Его руки поддерживали мое лицо, а член с дьявольской точностью гладил меня во рту.
Я не сводила с него глаз. Чувственный изгиб губ, резная челюсть, тень щетины и растрепанные каштановые волосы. Я знала, что он не стригся последний месяц. Он был настолько занят мной, что на другое у него не оставалось времени.