От того, кто чего-то достиг, всегда требуют еще большего. Теперь Чингис должен давать не только одну лапу, но и другую; должен «служить», сидя на задних лапах! Сначала ему это трудно и непривычно — с досады он даже хватает меня зубами сперва за рукав, потом за руку, но, слава богу, не прокусывает кожу до крови. Двух дней тренировок вполне достаточно для того, чтобы Чингис одолел такую премудрость, как «служить», сидя на табуретке. Правда, мне приходится протягивать ему руку, чтобы он мог опереться на нее своей широкой лапой. Постепенно я убираю руку все дальше и дальше, и очень забавно смотреть, как Чингис размахивает лапой в воздухе, ища опоры и боясь опрокинуться. Славное он существо все-таки!
Правда, после обеда это «славное существо» вцепляется мне зубами в ногу за то, что я на время уборки пытаюсь засунуть его в маленькую клетку, которая ему не по вкусу. Приходится его отлупцевать. Но он не обидчив. Вскоре после лупцовки волк уже весело играет со мной в саду. Из целой кипы газет, лежащей под лестницей, он вытаскивает по одной и разрывает на мелкие клочки, которые затем разбрасывает по земле. Вскоре сад выглядит так, как после сильного листопада, но только если бы вместо листьев на вишневом дереве росли страницы из «Морген пост», а на яблоне — из «Нахтаусгабе»… Заметив, что я подбираю обрывки бумаги, Чингис тут же начинает выхватывать их у меня из-под рук; кладет их перед собой, смотрит на меня и ждет, пока я подойду. А как только я подхожу, он их хватает в зубы и в последний момент уносится с ними прочь. Или по-другому: с газетой в зубах он несется прямо на меня, но пролетает мимо, да так близко, что чуть не задевает мои ноги. Но когда я пытаюсь его схватить или хотя бы опрокинуть на землю, он начинает описывать вокруг меня круги, подскакивает и отскакивает назад, делает ложные выпады. Как же он при этом радуется! Как же он доволен! Хвост, словно победный стяг, поднят кверху и мотается из стороны в сторону. Но я-то не всегда бываю рад этим играм. Иной раз он их затевает, когда я страшно тороплюсь по делам, а он хватает мою шляпу или шарф и не отдает. Однажды был случай, когда Чингис несся мне навстречу со скоростью курьерского поезда, а газета, которую он держал в зубах, накрыла ему глаза. Потеряв ориентировку, он изо всей силы ударился плечом о железный косяк калитки. Я, ей-богу, подумал, что он уже не встанет. Но нет, волки крепко сколочены: три минуты похромал — и все уже забыто.
А вот еще захватывающий эпизод из нашей совместной жизни с волком: я решил попробовать отпустить Чингиса в безлюдном месте побегать без поводка (правда, в наморднике). Неужели он захочет от меня совсем удрать? Но нет, он ведь уже привык ко мне и послушно семенит рядом. А вот когда я припускаюсь рысцой, он вдруг внезапно отстает, я оглядываюсь — нигде его нет. Пропал! Зову, свищу — нет. Кинуться назад его искать — гордость не позволяет: я ведь вожак его «стаи» и мне такое делать не полагается. Стою в некоторой растерянности. Но тут вдруг по узкоколейке, вдоль которой мы гуляем, надвигается с шумом пыхтящий и плюющийся паром паровоз. Чингис мгновенно вскакивает (лежал, оказывается, в высокой траве) и молниеносно бросается мне в ноги, ища спасения. Намордник у него сдвинут набок, и в зубах он держит огромную кость, которую, видимо, и грыз там, где лежал.