Я закрываю глаза, чтобы тотчас же их открыть.
— Хочешь знать правду?
Он сжимает ладони в кулаки, но останавливается, один раз только рыпнувшись. Глаза его в зеркале агонизирующие.
— Говори давай.
И я прыгаю с трамплина. Прямо в открытое море.
Впервые в жизни, мне плевать на страховку.
— Никто и никогда не делал мне так хорошо, как ты тогда в машине. Даже я сама. Надеюсь, ты хоть теперь-то счастлив, хоть в чем-то, хоть немного счастливее, ценой моего унижения. Счастливой победы!
Ухожу, дергая ремешок сумки неотесанно и выбрасывая салфетку случайно мимо мусорника.
И не возвращаюсь в «конференц-зал», а иду в город, в надежде отсидеться у Миры Никоновны.
У входа в «Все по 15» маячит полиция, поэтому чуть ли не на бег срываюсь.
Внутри важно расхаживают двое полицейских и сам начальник. Мира Никоновна и какой-то замызганный подросток сидят в уголке с другой стороны. Где-то я его видела…
Оказывается, несчастного на вид ребенка поймали на краже. Он смотрит злым щенком на всех взрослых, включая меня.
Начальник полиции всегда казался мне мудаком, но приятно получить подтверждение. Петренко уже подростка на семь лет посадить собирается.
— Где твои родители? Еще раз, имя, фамилия. Документы-с?
Тотальная молчанка от мальчугана не удивляет.
Кажется, он даже зубы сцепил за плотно сжатыми обветренными губами.
— Такими делами разве не ювенальная полиция занимается? — стараюсь говорить одновременно властно, но спокойно.
Петренко окидывает меня взглядом утомленного снисхождения.
— А вы… видите здесь «ювенальную полицию»?
Он комично оглядывается и разворачивается в разные стороны.
— Нет? — намеренно удивленно спрашивает он. — Тогда мы продолжим выполнять свою работу. Вы, гражданочка, идите, косметика в конце улицы продается.
Один из полицейских снова допрашивает мальчугана. Петренко предупреждающе позвякивает связкой ключей, будто он забыл, что не на экране американского триллера находится, а в магазине «Все по 15», в Васильках.
— Ты… разве не из детского дома? — осторожно интересуюсь у подростка.
Его голубые глаза, обрамленные пушистыми русыми ресницами, напоминают безмятежность летнего неба.
Впервые из его взгляда исчезает озлобленность. Он моргает учащенно, смотря на меня. И я невольно улыбаюсь.
— Я там не живу, — бурчит он. — Больше.
— Так, так, так. Так это сбежавший паразит, еще год назад? Ну приехали, — тянет начальник участка.
Целый год? Где же он был? И почему мне никто не сказал, что сбежал воспитанник? Мы с Матвеем, конечно, отдалились друг от друга, но не до такой степени.
— Мне уже четырнадцать, на днях было, — ощетинивается сирота. — Больше не должен жить там!