На меня снова накатывает горечь. Это так больно: слушать раздирающую тишину, которая рвёт сердце в клочья, кромсая его, выскребая внутренности костлявой рукой, и напоминая о том, что всё кончено.
— Знаешь, а ведь я выполнил твою просьбу… Я пошёл в центр репродукции и всё сделал, как ты и просила, вот только что-то пошло не так: в моей жизни появилась женщина, которая раздражает меня. Чертовски. Она выводит меня из себя, потому что пахнет тобой, но она — не ты! Она никогда тобой не станет и не заменит тебя. Ты просчиталась, милая! Я никого и никогда не смогу полюбить так же сильно, как любил и люблю тебя!
Я не двигаюсь с места: просто стою и смотрю на памятник. Вспоминаю, сколько раз хотел присоединиться к ней и обрывал себя, ведь Лена точно в раю, а я не хочу в ад, где мы с ней уже никогда не сможем встретиться. Говорят, что время лечит, но оно всего лишь даёт завуалированное облегчение, послабление, а когда снова накатывает, то хочется волком выть, орать от боли, которая снова всколыхнулась внутри. Я как сейчас вижу тут открытый гроб, и её лицо. Лена лежала там словно живая… Сердце начинает щемить, но звонок телефона вырывает меня в реальность.
— Да, Владимир! — отвечаю я чуть хрипловатым голосом из-за кома, сдавившего горло.
— Иван Александрович, тут Артур Тамерланович пришёл с юристом. Требует, чтобы вы вернулись, потому что у него есть какие-то веские аргументы для возвращения «Атланты».
Я изгибаю правую бровь от удивления, потираю переносицу свободной рукой и бросаю взгляд на памятник.
— Я скоро буду. И скажи Артуру Тамерлановичу, что он глубоко пожалеет о том, что оторвал меня от важного дела.
Владимир покашливает, уж не знаю, о чём он подумал в эту секунду, но мне плевать. Отключаю телефон и ещё раз окидываю взглядом памятник и могилу:
— Спи сладко, любимая! — шепчу я и ухожу, борясь с горечью, которая теперь разъедает изнутри, напоминая кислоту.
Я успеваю немного подремать и вздрагиваю, когда в дверь начинают тарабанить так, словно её выламывают. Поднимаюсь на ноги, поправляя футболку и резинку пижамных штанов, и иду в коридор. Смотрю в глазок и негромко выдыхаю: в подъезде стоят мама и Клара. Они решили надавить на меня коллективным разумом? Я прикусываю губу, думаю просто уйти, но голос мамы останавливает меня:
— Мира, я слышала твои шаги! Открывай!
Давлю внутри все чувства, которые могут навредить мне или моему ребёнку, и открываю. Они заходят в квартиру, и сестрица фыркает что-то о том, что я так долго держу их в сырости.
— Итак, Мира, мы должны серьёзно поговорить! — хмурится мама.