Судя по глазам Гульбахар, она совсем ничего не поняла. В ее жизни такого произойти просто не могло. Это совершенно невозможно. Кого поимеют? Ее? Это то, что она подумала, или ей показалось? Они же шутят, наверное! Она же княжна! Папа всех накажет!
— Не поняла, — со вздохом сказал наемник. — Еще раз повторяю, кукла безмозглая. Ты же у нас благородная девица? Так вот, если будешь дурить, или этот жеребец вздумает дурить, то ты перестанешь быть девицей. А потом у тебя станет на один палец меньше. А когда закончатся пальцы, я отрежу тебе уши, нос и выколю глаза. За тебя в любом состоянии отвалят кучу денег. Так стало понятней?
Гульбахар зарыдала от ужаса, отодвигаясь от этих страшных людей.
— Отпустите нас! Пощадите! Вам заплатят, только не делайте со мной ничего! Умоляю!
— О, кажись, теперь поняла. Пошли, Карл! Вот бумага и чернила. Пишем слезное письмо мамочкам. И чтобы не меньше страницы, иначе ляжете спать голодные, а ведро с дерьмом простоит тут неделю.
Дверь со скрипом закрылась, а снаружи лязгнул засов.
* * *
В тот же день. Арнульф.
— Слушай, Арнульф, — спросил сиплый, когда они поднялись наверх, — а на хрена их в одну комнату поселили?
— Так господин сказал, — пожал плечами старший из наемников. — Там какой-то невшибенно умный мозговед эту операцию разрабатывал, за немереные деньги. По сравнению с этим, вся наша работа в диверсионных группах — чисто второй класс школы при храме светлого Бога. Он лично каждое письмо писал. Демон, а не человек. На людских душах, как на арфе, играет.
— Ну, надо же! — почесал затылок сиплый. — С какими затеями у нас задание. Слушай, там же кровать одна. Получается, он ей вдует, как пить дать.
— Так вроде бы на то весь расчет. У нас тут полтора-два месяца есть. Девка залететь должна.
— А если не залетит? — спросил донельзя удивленный сиплый.
— Господин сказал, что должна. Тот мозговед все рассчитал. Он весь такой раненый герой, а она при нем сестра милосердия. У него сотрясение плевое, он через неделю как огурец будет, ты же видел, какой лось здоровый. Их там гоняют, как проклятых. У меня тысячник из этой Сотни был, из мидянских князей. Зверь, а не мужик. В пятьдесят лет на одном пальце подтянуться мог, и марш-бросок в полной выкладке делал. Еще назад отбегал и пинками отстающих гнал. Сука! Так вот, сопляк такой излечился от ее забот, а делать то им нечего целый день. Она в него влюблена, как кошка, и он на ее портрет, сказали, все руки стер. Без вариантов, дней через десять, она ему даст, хоть и благородная.
— А зачем надо, чтобы она залетела? — с приоткрытым от удивления ртом спросил сиплый.