Гнатенко снова выругался — Верблюд нырнул и не вынырнул. Всё. Боя не будет. По опыту многих дальних наблюдений и одного близкого известно — ВВ тварь простая и незамысловатая. Хитрым маневрам не обученная. И допетрить до простой вещи — что выходить на дистанцию атаки лучше в подводном положении — не способная.
Дежуривший по береговой обороне майор Румянцев выждал немного — и дал отбой «Тревоги-ноль».
Чудо оказалось недолгим.
Слабый управляющий сигнал исчез — внезапно, как и появился. Но свое главное дело он сделал. Водяной Верблюд избавился от того, что люди называют сомнениями и метаниями. Через несколько секунд после исчезновения сигнала автопилот включился. Активировал резервную программу «Ожидание сигнала». Огромная туша остановилась и исчезла из глаз наблюдателей. Верблюд медленно опустился на скальное дно. Там, в паре километров от Девятки, было относительно неглубоко — голова на длинной шее виднелась бы над поверхностью… Но ВВ опустил шею, полностью скрывшись под волнами.
У дна качка не ощущалась. Голова мумии застыла на пульте — повернутая набок. Под тем местом, где у людей бывают брови — пустые впадины. Два глаза не видны — не то высохли под ноль, не то провалились в глубь черепа… Третий, фасеточный, глаз выглядел живым, искрился крохотными самоцветными гранями… Смотрел. Наблюдал. Усохшие губы обнажали два длинных ряда остроодинаковых зубов. Казалось, мертвец улыбается.
А Верблюд ждал. Спокойно ждал возобновления сигнала. Он умел ждать.
Он вообще многое умел — Верблюд.
Еще Водяной Верблюд умел петь.
Именно так. Случайно оно получилось, или некто, проектировавший некогда систему динакомпенсаторов шкуры монстра, оказался законченным эстетом — уже не узнать.
Но факт остается фактом: при замене охлаждающего агента в динакомпенсаторах отработанный и загрязненный агент (проще говоря — смесь инертных газов) выпускался в атмосферу с характерными звуками, не очень даже громкими, учитывая размеры шкуры и системы, но за пару километров слышными. Стравливание происходило равномерно, компенсаторы были раскиданы по огромной площади, на разных расстояниях от выходных отверстий… Звуки различались по высоте, длине и тону — и складывались в песню.
Странную песню, печальную и торжествующую одновременно.
Замена хладагента производилась (если не слишком часто лупить по Верблюду из артсистем прямой наводкой) один раз в сорок — сорок пять лет. И услышать на ночном берегу тревожащую душу песнь Верблюда считалась великим предзнаменованием у многих поколений, живших и умиравших на берегах Соленой Воды… Внимавшие пению простые пастухи становились воинами и полководцами, а воины — великими Каганами, а женщины — о, про тех женщин и зажженную ими любовь потом долго рассказывали речитативом у степных костров, и ночь казалась слушавшим рассказы короче, и буза казалась пьянее, и единственная постылая жена, унаследованная со сворой детей от старшего брата, павшего в набеге во славу пресветлого хана, даже эта не старая, но истомленная ежедневной работой и ежегодными родами женщина казалась молодой, свежей и желанной, и стоны любви раздавались до утра под дырявыми кошмами пастушьих юрт…