Люди и праздники. Святцы культуры (Генис) - страница 107

Рыбный промысел ведет в самое темное из доступных нам направлений – в глубину. Если наверху взгляд теряется в рассеивающем зрение пространстве, то внизу глазу и делать нечего. Глубина кажется нам бездонной, ибо жизнь редко уходит с поверхности. Не рискуя углубляться, мы оставляем таинственную толщу в резерве. Вода надежно растворяет тайны. Она ведь и сама такая. Даже страшно представить, кем надо быть, чтобы в ней водиться.

Демократия многого требует от главы государства, но есть одно качество, без которого трудно остаться в истории: чувство юмора. Лучшим был, конечно, Уинстон Черчилль. Это мешало ему в политической борьбе, но он не мог удержаться, называя, например, коллегу “овцой в овечьей шкуре”.

В Америке тем же грешил Гарри Трумэн. На вопрос, как завести в Вашингтоне друга, президент ответил: “Купите собаку”. Больше других шутками славился Авраам Линкольн, который мастерски владел редким и ценным искусством – смеяться над собой. Когда его обвинили в двуличии, Линкольн, никогда не считавшийся красавцем, ответил критикам: “Если бы у меня было два лица, стал бы я пользоваться тем, которое все видят?”

Шутки президента часто определяют отношение к нему. Обаяние Рейгана связано и с тем, что он прекрасно рассказывал анекдоты, особенно советские. Зато Буш-младший не блистал ораторским мастерством, но умел шутить над этим.

– Я примирился с тем, – сказал он однажды, – что не всегда в ладах с английским языком. Огорчился я лишь тогда, когда меня стал поправлять Арнольд Шварценеггер.

Обама шутил, сохраняя покерфейс: укол малозаметен, но смертелен.

– Правда ли, что младший Буш, – спросили журналисты, – худший из всех президентов?

– Не знаю, – ответил Обама, – я думал, что этим званием обладает Дик Чейни.

Только вспомнив, что тогдашний вице-президент считался важнее самого Буша, мы чувствуем яд остроты.

Дональд Трамп не столько сам шутил, сколько обижался, когда это делали другие. Тем не менее с приходом Трампа в Белый дом наступил золотой век политической сатиры.

Назвать Хэнкок городом может только покладистая американская карта. Мэйн-стрит исчерпывали три магазина. В первом продавали сачки и удочки, во втором – блёсны и червей, третий был закрыт до осени, но витрину украшало чучело черного медведя. За углом притаился бар с хромым бильярдом и корявым полом, усыпанным опилками.

– Чтобы кровь не замывать, – решил я.

В остальном город выглядел миролюбиво, а главное – не претенциозно: цены как в Мексике и налоги такие же. За это Хэнкок полюбили отставные пожарные и богема на пенсии, прежде всего – наша.