“Хоровая”, как тогда говорили, картина Репина стала самым известным в России групповым портретом, но – в отличие, скажем, от “Ночного дозора” – неизвестно кого. Простой, не умеющий и не желающий себя выразить человек всегда загадывал художнику загадку.
6 августа
Ко дню рождения Энди Уорхола
Он вырос в Питтсбурге, городе, некогда знаменитом сталелитейной промышленностью. Теперь Питтсбург, в котором не осталось ни одной домны, известен благодаря Уорхолу. Его огромный музей – важная городская достопримечательность.
Еще школьником болезненный, похожий на девочку Уорхол открыл власть образов над реальностью, они помогали ему от нее сбежать. Попав в Нью-Йорк, который и с его помощью стал столицей мирового искусства, Уорхол остановился в растерянности перед выбором. “Пиши только то, что любишь”, – посоветовал ему приятель, и художник нарисовал портрет доллара.
Настоящую славу ему принесла банка с супом “Кэмпбелл”, которым он двадцать лет обедал. Фокус этого полотна в том, что художник изобразил не суп, а консервную банку с супом.
“В центре нашего мира, – молча говорит его одиозная икона, – не продукт, а упаковка, не сущность, а имидж”.
С тех пор всю свою недолгую пятидесятивосьмилетнюю жизнь Уорхол занимался одним: жизнью образов, оторвавшихся от прототипа, чтобы вести пугающе самостоятельное существование. До Уорхола считалось, что художник выражал свой внутренний мир через образы мира внешнего. Но наше искусство уже ничего не выражает, оно только отражает окружающее, каким бы оно ни было. Поняв это, Уорхол стал королем банального. Начав свою жизнь гадким утенком, он закончил ее, как хотел: прекрасным лебедем, вроде тех, которые в пору моего детства украшали самодельные базарные коврики.
7 августа
Ко дню рождения Владимира Сорокина
Когда мы впервые, еще в 1991-м, встретились, то на стандартный вопрос “зачем вы пишете?” Сорокин ответил странно: “Когда пишешь, не страшно”.
Главная черта его прозы – бескомпромиссность, как этическая, так и эстетическая. Хотя говорит он всегда взвешенно, спокойно и по делу, за этой бесстрастностью чудится жгучий религиозный темперамент. Как бы ладно ни была выстроена его литература, она не исчерпывается суммой приемов. В ней чувствуется что-то еще: духовный искус, извращенная аскеза, инверсия благочестия.
Именно этот сектантский дух и придает сочинениям Сорокина ту граничащую с безумием интенсивность повествования, из-за которой так трудно оторваться от его текстов даже тем, кто их не переносит.
– Вы всегда пишете о дерьме? – спросила Сорокина девушка-интервьюер.