Получается, что, в сущности, важна не книга, а всего лишь переплет. Однако, он-то и создает композицию, иерархию, дисциплину, другими словами – цивилизацию. Считая форму содержанием, она открывает нам не суть вещей, а их порядок: важно не “что”, а что за чем идет. Чтобы усвоить этот урок, надо преодолеть детское искушение бунтом и спокойно предаться традиции.
10 августа
Ко дню рождения Михаила Зощенко
Один из первых примеров его повествовательной стратегии можно найти в рассказе “Виктория Казимировна” из сборника “Серапионовы братья”. Ключом служит уже первая фраза: “В Америке я не бывал и о ней, прямо скажу, ничего не знаю”. Этот зачин вводит нас в странный мир косноязычной, недееспособной наррации. Из текста мы узнаём больше лишнего, чем необходимого, ибо малограмотный солдат Синебрюхов не справляется с историей, которую взялся излагать. Тщетность этой попытки и есть тема этого опуса. Сюжет составляют не приключения Синебрюхова, а эволюция самого рассказа, постоянно ускользающего от неловкого рассказчика. В его неумелых устах фабула никак не вытягивается в ту стройную каузальную цепочку, которую читатель привык воспринимать как должное. При этом честно было бы признать, что как раз в прямолинейном, загнанном в строгую повествовательную логику способе изображения действительности больше писательского произвола и меньше реализма, чем в хаотически непоследовательной речи Синебрюхова.
Зощенко изображает даже не поток, а водоворот сознания. Причинно-следственная связь тут заменяется ассоциативной: одно не вытекает, а соседствует с другим: “Заплакал я прегорько. Махнул на все рукой и стал поправляться”.
Язык Синебрюхова – кошмар лингвистического позитивизма. Значение слов у него приблизительно, ситуативно, необязательно. Они не равны даже самим себе. Вводя в прозу своего ставшего знаменитым “неумелого” рассказчика, Зощенко не сужает, а расширяет повествовательные возможности. (Фолкнер довел этот прием до предела бессвязности в монологе Бенджи из романа “Шум и ярость”.) Неспособность совладать с логикой приводит к взрыву линейности, который высвобождает рассказ из “детерминистической темницы” (Набоков). Рассказ складывается не в тексте, а в мозгу читателя: мы не столько узнаём, сколько догадываемся о том фантастическом событии, которое произошло с Синебрюховым и которому сам он так и не сумел придать значения.
11 августа
Ко дню рождения Ильи Хржановского
О мире, куда меня затащил его проект “Дау”, мы почти ничего не знаем, но о многом догадываемся. Посреди советской власти стоит ее герметически запертый оплот. Это Институт, где создают гарантию режима: атомную бомбу. Внутри – физики и лирики (в основном повара, дворники, буфетчицы и завхозы), их жены, друзья, враги, любовницы, а также охрана, немая – с собаками, говорящая – в отделе кадров.