Но главное, что вместе с забытым исчезают самые грозные вопросы, мучающие молодых: кто ты? с кем ты? зачем ты? В старости будущее не хранит тайну, ибо хорошо известно, чем оно кончается.
2 октября
Ко дню рождения Уоллеса Стивенса
Моего любимого американского поэта волновало только настоящее – животрепещущая длительность текущего мгновения. В стихах Стивенса мало аллюзий, почти нет истории, совсем нет прошлого. Движение времени тут заменяет эволюция мысли, ход рассуждения. Вектор поэзии Стивенса направлен не назад, не вперед, не вширь и не вдаль, а вглубь набухающего от строки к строке момента. Его стихи написаны только о том, что происходит сейчас и всегда. И это свойство придает поэзии Стивенса ту бескомпромиссную аисторичность, которая свойственна дождю и заре.
Стивенс говорил, что единственная задача поэта – определить, чем является поэзия сегодня. Чтобы говорить на сегодняшнем языке, стихи должны быть ровесниками своих читателей. Стихи – духовный остаток от деления времени на людей. Стихи – общий для всех знаменатель, делающий нас жителями своей эпохи. Стихи не могут позволить себе ничего лишнего, они должны говорить нам лишь то, что остается от нашего внутреннего монолога, когда мы, “причесываясь, танцуя, катаясь на коньках”, забываем и о нем, и о себе. Поэзия, чеканит автор свою самую известную и самую неоспоримую формулу, – поиск необходимого, того, без чего не обойтись (the act of finding what will suffice).
“В век безверия, – пишет Стивенс уже прозой, – дело поэта обеспечить нас тем, что давала вера”. Он верил в человеческую душу, но эта душа – смертна. Райская безвременность уродлива, ибо она мешает “плодам зреть” и “рекам находить море”. Лишь конец придает смысл и вес всякому опыту, и “смерть – мать красоты”.
2 октября
Ко дню рождения Джека Финнея
Первая достопримечательность, которую я узнал, перебравшись в Америку, не была статуей Свободы. Повернувшись к океану, она смотрит в лицо тем, кто ждал встречи на палубе, а я прилетел на самолете. Эмпайр-стейт я тоже не сразу признал, так как еще не умел отличать его фундаментальный силуэт от других небоскребов. Зато я сразу опознал доходный дом в хвастливом стиле купеческого барокко. Он стоял на краю Центрального парка и назывался “Дакота”. (В 1880-е, когда его построили, этот угол города казался таким же удаленным от центра цивилизации в Даунтауне, как дикая Дакота.)
Объяснялось это тем, что незадолго до отъезда я прочел роман “Меж двух времен” (Time and Again), который в Голливуде считается лучшей неэкранизованной книгой. Ее автор, Джек Финней, придумал лучшую машину времени. Стоит окружить себя вещами прошлого и поверить в него, утверждал он, и мы перенесемся в прежнее время.