Люди и праздники. Святцы культуры (Генис) - страница 53

После “Расёмона” Куросава вместе с Феллини и Бергманом составили первый триумвират авторского кино, уверенно занявшего свое место в хороводе муз.

Мягкое время года венецианские старики пережидают в недоступных туристам щелях. Но холодными вечерами они выходят на волю, как привидения, в которых можно не верить, если не хочется. Живя в укрытии, венецианцы состарились, не заметив перемен, и носят пальто гарибальдиевского покроя. Полы его распускаются книзу широким пологом, прячущим шпагу, лучше – отравленный кинжал. Сшитый по романтической моде, этот наряд растворяется в сумерках без остатка. Чтобы этого не произошло, поверх воротника повязывается пестрый шарф. Нарушая конспирацию, он придает злоумышленникам антикварный, как всё здесь, характер. Поэтому каждому встречному приписываешь интеллигентную профессию: учитель пения, мастер скрипичных дел, реставратор географических карт.

Одну из них я как следует рассмотрел во Дворце дожей. К северу от моря, которое мы называем Каспийским, простиралась пустота, не населенная даже воображением. Карта ее называла “безжизненной Скифией”. На другом краю я нашел Калифорнию. Вокруг нее расстилалась “земля антропофагов”.

Венецианская география предложила взамен такую версию пространства, которая лишает его здравого смысла. Здесь все равно – идти вперед или назад. Куда бы ты ни шел, попадешь туда, куда собирался. Тут нельзя не заблудиться, но и заблудиться нельзя. Рано или поздно окажешься, где хотел, добравшись к цели неведомыми путями. Неизбежность успеха упраздняет целеустремленность усилий. Венеция навязывает правильный образ жизни, и ты, сдаваясь в плен, выбираешь первую попавшуюся улицу, ибо все они идут в нужном тебе направлении.

Отпустив вожжи, проще смотреть по сторонам, но ночью видно мало. Закупоренные ставнями дома безжизненны, как склады в воскресенье. Редкое жилье выдает желтый свет многоэтажных люстр из Мурано. Просачивающийся сквозь прозрачные стекла (в них здесь знают толк), он открывает взгляду заросшие книгами стены и низкий потолок, расчлененный балками, почерневшими за прошедшие века. Видно немного, но и этого хватает, чтобы отравить хозяина и занять его место. Но когда я поделился замыслом со слависткой-венецианкой, она мой план не одобрила.

– В наших руинах, – охладила она меня, – хорошо живется одним водопроводчикам: тут ведь всегда течет.

Больше всех в Вермонте меня интересовал один человек, но он, к сожалению, умер, и я отправился туда, где тот жил, точнее – гулял. “Тропа Фроста” – памятник поэту, который любил по ней прохаживаться, сочиняя стихи. В этом нас убеждают деревянные щиты с цитатами. Контекст предлагает природа. Познакомиться с ней помогают таблички с ботанической, но тоже поэтической номенклатурой, как то: “Прерванный папоротник”, “Папоротник, пахнущий сеном” (не врут), а также – “Береза желтая”, “Береза серая”, “Береза бумажная”.