Вскоре ее опять начало мутить и тошнить. Пошли в женскую консультацию, но Лена убежала из нее, постеснялась показываться. На другой день отправились в санчасть пересыльного пункта. Оттуда врач направил в Ворошилов-Уссурийский, в госпиталь. Поехали. Ходьба, мучения, волнения. Но закончился день прекрасно: уже вечером немолодой добродушный врач-гинеколог согласился принять Лену и сказал, что все у нее нормально и она может рожать сколько угодно. Кому же еще и рожать, если не ей?.. Тошнит? Что ж, всех тошнит…
Этого было достаточно, чтобы мы почувствовали себя счастливыми.
Жаль, что ненадолго. Потому что назначение я получил не на Южный Сахалин, как значилось в командировочном предписании, а на Чукотку. Наш батальон переброшен туда. Предстоит более десяти суток труднейшей дороги по морю — и как раз в то время, когда Лене плохо даже на твердой земле… Когда я вернулся от начальства в казарму, она ждала меня и сразу бросилась навстречу:
— Глеб, Глеб! Куда?
— Чукотка.
Она легла на нары, и у нее сами полились из глаз слезы. Мне надо было утешать, и в то же время было так жаль ее, что самому хотелось плакать. Я готов был сделать что угодно, лишь бы ей стало легче.
Только одного я не мог — не выполнить приказ.
— Ты, наверно, плохо отказывался, потому и загнали нас на Чукотку, — сказала Лена, перестав плакать, успокоившись и как-то посуровев после бурно пролившихся слез. — Я тут слышала, что один человек просто отказался: «Не поеду — и все!» Не расстреляют же его.
— Думаю, что нет, — проговорил Глеб.
— А ты, конечно, так не сказал.
— Нет, — признался Глеб.
— И не сказал, что твоей жене плохо, что она не может ехать далеко.
— Говорил.
— И что же они?
— «У всех жены, и всем нелегко».
— У всех — здоровые! — не то с обидой, не то с завистью шепотом выкрикнула Лена. — Ты послушай, как они там хохочут.
В противоположном, дальнем от двери углу казармы, невидимые за конструкциями двухъярусных нар, действительно смеялись женщины и сдержанно баритонили мужчины. Там что-то такое «отмечали» — может, выплату денег, а может, и отправку на Курилы; с утра объявляли насчет Курил. Начали там, в углу, с соблюдением всех мер предосторожности, под сурдинку, чтобы не привлечь внимание какого-нибудь начальства, но, поскольку уж начали и поскольку выпили, тишина, конечно, не могла продержаться слишком долго. И первыми пренебрегли конспирацией женщины: «Куда едем-то, подружки дорогие! За край земли, куда не только Макар телят, но и каторжан не часто гоняли. Выпьем за это и за нашу милую Большую землю, а начальство — ну его! Заглянет — так и его угостим, мы люди не жадные. Пусть сегодня будет весело и шумно! Мы еще и споем наши любимые фронтовые…»