— Бывал и таким, — не стал отпираться Полонский.
— Кто каким был, тот таким и будет, — поставила Валя своеобразный диагноз. — Еще раз извините, но мне все-таки надо идти…
Валя интуитивно почувствовала в Полонском какую-то смутную угрозу для себя, для своей гордости, а может, и для всего своего будущего. Она уже любила его, но еще сопротивлялась. Заставляла себя сопротивляться.
Но встречи продолжались.
Полонский был искренен и нежен.
И Валя как-то незаметно стряхнула с себя защитную настороженность и напряженность, полностью доверилась своему чувству, своему Диме и всему тому, что пришло вместе с ним.
Начавшаяся между ними близость не показалась Вале ни предосудительной, ни постыдной. Ей было неловко перед людьми лишь оттого, что другим не выпадало быть столь же счастливыми на войне. Вон даже Коля Густов, у которого такая сильная любовь, и тот грустит в разлуке. И сколько таких людей! Если бы она могла, если бы это было возможно, она бы всем разрешила любовь и счастье на войне…
Как-то она сказала:
— Кажется, мне хватит сегодняшнего счастья на всю жизнь.
— Если даже меня убьют? — неумно спросил Полонский.
Валя, однако, не испугалась упоминания о смерти, только немного задумалась и помолчала. Затем ответила:
— Да…
— У вас с Элидой не может быть плохо, Коля! — справившись с удивлением, убежденно проговорила Валя. — Когда люди так любили друг друга, это не может кончиться плохо.
Она встала со стула, подошла к Густову, взяла его, как раненого, за руку.
— Не поддавайся ничему плохому, Коля. Если люди чего наговорили — не верь, сам засомневался — переубеди себя. Счастье надо беречь…
Она как будто забыла, с чем собралась уйти отсюда, или, может быть, хотела убедить Густова в том, в чем хотелось бы убедить и себя.
— Я согласен, Валя, — поспешил Густов ответить. — И я надеюсь… Это, наверное, минутное…
— Ну вот и молодец! Должны же быть на земле счастливые люди! Не должны переводиться.
— Есть быть счастливым!
Валя вдруг решила поцеловать его в щеку, и он тоже, чтобы не стоять столбом, ответно потянулся полуобнять ее, но при этом неловко прикоснулся рукой к ее груди и страшно засмущался, покраснел. Он испугался, как бы Валя не подумала, что он это нарочно.
За окном послышались тем временем звонкие шаги Полонского, обутого в хромовые сапоги на кожаной подошве, и мягкие резиновые пришлепывания огромных сапог Василя. И через минуту все здесь переменилось, все недавнее, грустно-дружественное улетучилось, а начались непривычно торопливые объяснения Полонского:
— Меня французы в плен взяли, пригласили на пиво. Союзникам я отказать не мог, не говоря уже о том, что на нынешней немецкой земле не каждый день можно выпить хоть какого-нибудь пивка. Правда, на вид оно бледноватое, но на вкус ничего. Оказывается, по соседству с нами действует пивной завод и наш комендант время от времени привозит бочонок-другой. Снабжает французов, чтобы они не так рвались на родину, а нам — фиг с маслом. Надо будет предъявить ему ультиматум, — как ты считаешь, Коля?