— Ну, знаете, с вами иметь дело… — сказал Глеб в вагоне, когда они сели рядышком у окна.
— А вас и не просили, — сразу перестала смеяться Лена.
Но вскоре она задремала, доверчиво приткнувшись к его плечу и тем вызвав в сердце «закоренелого холостяка» непонятное чувство благодарности и чуть ли не счастья. Он потом рассказывал, что волосы ее пахли степью, солнцем и… радостью.
В Симферополе, расставаясь, они уговорились встретиться — и на второй день встретились.
Потом еще раз.
И дальше вот что стало происходить: еще издали завидев Глеба, Лена начинала улыбаться. Она, правда, пыталась бороться с этой своей самозарождающейся улыбкой — хмурила брови, поджимала губы, — но ничего из этого не выходило. Брови «играли», губы капризничала, а глаза светились, как в самую ясную погоду.
— Ну чего ты такой смешной! — говорила она, подбегая к Глебу.
А он долго не понимал, в чем тут дело, порой даже обижался и огорчался, думая, что он и в самом деле почему-то смешон ей. Только перед дорогой он наконец-то сообразил: она же просто радуется встрече! Сообразил и возликовал.
И вот они ехали вместе. На узенькой для двоих железной койке, приткнувшейся в углу вагона, слева от двери. Здесь они спали, ела, шептались под гул колес, вспоминали и мечтали.
Эшелон продвигался на восток медленно, пропуская вперед нетерпеливые пассажирские поезда и важные «грузовики» с лесом, углем, нефтью, всюду срочно необходимыми. В эти годы повсеместно что-нибудь зачиналось, разведывалось, закладывалось, и воинский эшелон, еще три года назад имевший приоритет перед всеми другими, сегодня то и дело оказывался оттесненным. Но иногда по ночам он все же получал неожиданную «зеленую улицу» и тогда уж несся, как в старые военные времена. Только вагоны в нем были теперь почти не загружены, и они бежали по рельсам буквально вскачь, сильно мотаясь из стороны в сторону и грозя сорваться под откос. Казалось, состав низвергается в нескончаемый беспросветно черный тоннель, и туда же, головами вперед, летят ничего не ведающие сонные люди. Казалось, пробегают последние предкатастрофные минуты и вот-вот впереди что-нибудь заскрежещет, рухнет, взорвется…
Лена обычно засыпала первой и, наверно, не испытывала этих страхов, а Глеб и засыпал позже, и среди ночи вдруг просыпался, тревожась не за себя. Он тогда лежал некоторое время с открытыми, ничего в темноте не видящими глазами и думал об этой дороге, о доверчиво спавшей рядом жене, о себе, как будто переродившемся после женитьбы, о будущем для них двоих. Ему бывало от этих дум то гордо-радостно, то непонятно грустно.