Ее фигура была превосходной. Маленькие груди, не знавшие молока, впалый живот, октябрьское пламя волос на лобке. Разве что кожа истончилась, да еще руки выдавали возраст.
По пути к ванной она застыла. Голая желанная сорокашестилетняя женщина.
– Я люблю тебя, – сказала она.
– А я – люблю тебя.
– Я очень тебя люблю, – улыбнулась она с грустью и благодарностью.
Он уснул крепким здоровым сном удовлетворенного мужчины.
В следующий раз он увидел ее в морге, лежащую на металлическом столе.
«Мой мальчик, – обращалась Яна к нему в предсмертной записке. – Ты поймешь меня, ты меня всегда понимал».
В горле запершило.
Справедливо ли это – отнять у него самое ценное? Землю топтало столько недостойных жизни тупиц, преступников, негодяев. Восьмидесятилетний отец Филипа выкуривал по пачке «Спарты» в день, поносил евреев и голосовал за «Социальную справедливость»[1].
Яна утекла багровым в горячую пенную воду. Стала прахом и полетела над мысом Замке.
Никто не прижмется к нему, не прошепчет на ухо: «Мой мальчик…»
За часовней погост заканчивался. Поскрипывало над приямком ржавое колесико. Некогда на нем крепилась лебедка, приспособленная, чтобы доставать из подвала тяжести. Нынче подвал часовни был забит трухлявыми досками.
Кладбищенские сумерки сгущались. Тени плыли по руинам: силуэты деревьев, человека, опять деревьев.
Филип оглянулся.
Приземистый парень вышел из-за кустов. В лохматых светлых волосах застрял гербарий. Белая куртка изгваздалась в грязи.
Пустые тусклые глаза уставились на Филипа. Зрачки расширены. Лоб в испарине.
– Ох, – сказал Филип, – вы меня…
Блондин перебил его ударом. Осклизлая коряга хлопнула Филипа по плечу, оставила на рукаве мокрый след.
– Ты чего?! – опешил Филип.
Последний раз он дрался на митинге в восемьдесят девятом.
Блондин (лицо вялое и непроницаемое, зрачки отражают вечерний свет) махнул двухметровой дубинкой. Ветка шикнула в воздухе.
– Перестань! – потребовал Филип.
Мысли скакали галопом.
Грабитель? Но это размахивание палкой совсем не походило на ограбление. Сумасшедший? Пациент больницы с обострением? Видимо, так.
– Послушай, парень…
Блондин сделал выпад.
Коряга стукнула по локтю. Сучок впился в кожу, Филип скривился от боли.
– Лепси… – беззлобно проговорил безумец. – Лепсия…
Дубинка рисовала дугу.
Блондин ковылял к Филипу. По его брюкам растекалось темное пятно.
Филип отпрыгнул, едва не сверзился в подвал часовни. Схватился за металлический остов, предназначавшийся для лебедки. Коряга промелькнула у виска.
«Да что с тобой, парень?»
– Я не заразен, – сказал блондин. Сжал палку как копье и прицелился.