– Терпи, – сказал отчим, – или дерись.
Легко советовать.
Раздеть Корнея придумал Дым.
– Снимайте с него шмотки, ребзя.
Лопнула резинка трусов. Мороз вгрызался в кожу, а Корней хныкал, сгорая от стыда.
Его перевернули на спину, словно нелепого жука.
– Зыряйте, писюн обрезанный! Где твоя шкурка, Туранцев?
Он мог переадресовать вопрос детскому хирургу, оперировавшему маленького Корнея, но Дым ударил ботинком в бок:
– На меня смотри, жид! Ты жид, так?
Корней замотал головой.
– Че ты ля-ля? Только жидам кромсают залупу!
– Н-нет.
– А чем докажешь? – спросил подельник Дыма, Сергун.
– Да, да, чем докажешь?
Корней замычал, заворочался в ледяном крошеве и окурках.
– А пусть он в жида плюнет! – сказал Дым.
– Тема, – одобрил Сергун.
– Приведите-ка Мишку Бродского.
Мишу привели – застенчивого ботаника-аккуратиста. Он сразу расплакался. Голого Корнея подняли и поставили напротив.
– Плюй.
Слезы струились по щекам Миши.
– Нет, – тихо сказал Корней.
– Что ты мямлишь, пидор?!
– Нет. – Голос стал тверже.
– Повтори-ка.
– Нет!
Двадцатисемилетний Корней едва не выпалил это «нет» в лицо визитеру.
Потому что узнал его.
Потому что в офис пражского издательства заскочил Паша Дым собственной персоной.
«Но это нонсенс, – ошалело подумал Корней. – Дым не мог очутиться здесь…»
Страх окутал его. Не тот страх, что он испытал в котельной.
Иного свойства.
В девяносто восьмом они с мамой ненадолго перебрались в безликий степной городишко Херсонской области. Хрущевки, винно-водочные магазины, разруха. И каменный сад – нагромождение стен на площади.
Сад представлял собой круги из торчащих вертикально бетонных плит, каждая выше и шире стандартной входной двери. Плиты были вогнутыми, с узорчатыми отверстиями, чтобы смотреть в соседние проходы. Внешний круг состоял из тридцати, наверное, стен, а внутренние кольца сужались к центру. Коридоры, образованные бетоном, узкие и всегда тенистые, пахли мочой. Асфальт под ногами зеленел мхом, а краска, покрывавшая плиты, давно облезла. Вместо разноцветных гигантских костяшек домино – серые надгробия.
Корней смутно помнил, что заходил в первый кольцевой туннель, а мама бродила вдоль сада, он видел ее в проемах между плитами, а потом не видел, а потом снова видел и спешил обратно на волю. Ему мерещилось, что за ним наблюдают.
Страх, который гость пробудил в Корнее, был иррациональным, детским, подувшим из лабиринта надгробий.
– Мое почтение, – поклонился великан. Он говорил по-чешски, с американским акцентом.
Голос развеял оцепенение. Заработала логика.
Дым был среднего роста, совсем не гигант. Не носил очков и уж точно – костюмов. А главное, он умер в семнадцать лет. Избавил землю от своего отягощающего присутствия. Пьяный, разбился всмятку на мотоцикле.